На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин

– Говорят вам, что мы совсем не такие люди… Стали бы мы иначе приезжать сюда к вам без казаков да с голыми руками!.. – слышен был голос Бурченко. – А ну, не верите, так сторожите, коли не скучно… Чего? Что такое?.. Ладно… завтра уедем, коли верблюдов дадите… Нет с нами; товары караваном идут, мы особняком…

– Я в том порукой… Я!.. – кричал Рахим-Берды.

– Все бы вернее было, если бы уехали… – возвысился сильный молодой голос.

Еще пошумели, еще несколько раз принимался говорить Бурченко; говорил Рахим-Берды, начальнически кричал Забык… Толпа затихала мало-помалу… Наконец затихла совсем. Слышно было, как народ расходился по своим кибиткам, и, словно последние перекаты грома пролетевшей бури, глухо рокотал удаляющийся говор.

– Вот так митинг… – весело произнес Бурченко, входя снова в кибитку. – Горячие головы, черт их дери!

– Если бы еще немного, я их унял бы! Я их унял бы! – сжимал кулак и грозил в пространство султан Забык.

Он гордо поднимал плечи с эполетами и внушительно жестикулировал правой рукой. Вместе с чином прапорщика он приобрел и совершенно начальническую осанку, хоть бы и несколькими чинами выше, так впору.

– Ну, уж ты молчал бы, только дело чуть не испортил! – презрительно взглянул на него Рахим-Берды и, улыбаясь во весь рот, добавил:

– Ну, теперь, кажется, они поверили…

– В чем дело? Расскажите мне, бога ради!.. – обратился Ледоколов к Бурченко.

– Да что, пустяки совсем. Они не хотели верить, что мы не из той шайки, что дорогой встретили. Хотели и нас выпроваживать из аула. Ну, да теперь, никак, поверили!

– Поверили! – согласился Рахим-Берды. – Да, вот успокаивай народ тут, как знаешь, – продолжал он. – Приехали вчера утром рано, только солнце всходить начало. Ну, мы их приняли, думали: гости хорошие. Не знаю я, большие или маленькие они люди…

– Один большой, а то маленькие… Я знаю! – вставил от себя Забык, знакомый уже немного с градацией официальных чинов.

– Ну, вот, приехали они, требуют себе отдельных кибиток, баранов, молока… Все это мы им дали. Потом велели народ сбирать!

– Это интересно! – пододвинулся поближе Бурченко.

Он подстрочно переводил все своему товарищу. Султан тоже, насколько мог, донельзя коверкая русский язык, помогал ему в этом.

– Я, было, не хотел народ сбирать, догадывался уже, что ничего путного из этого не выйдет, да ведь наших знаете? До всяких новостей какие охотники! Ну, смотрю я, а уже весь аул на ногах; собрались сами. Тут и началось!.. А что же нам кумысу не дают? Да пора бы и ужинать! – обратился рассказчик к двум женщинам, еще молодым, очень полным, заглянувшим, было, в дверь кибитки.

– Что же дальше-то?

– Да что, дальше говорили такие речи, что и слушать нельзя было…

– Говорили, что кочевать довольно – больше нельзя… кочевать-то, – вмешался красный джигит, – что все кибитки они казенной печатью к степи припечатают, а кто печать сорвет, тому…

– Ну, ты не говори этого, я не слыхал ничего про печати! – остановил его Рахим-Берды.

– Да он не здесь, а там, около загонов, говорил… наши все слышали!

– Говорили, что пахать землю будут все киргизы с будущего года, это точно; ну, вот, что суд у нас и начальство будет совсем другое. Он пояснил мне, какое именно; да я, признаться, не понял… Ведь вот и не дурак родился, прислушивался, прислушивался – ничего не понял… Двое пошли кибитки считать, а сами уже ничего не видят, на ногах шатаются и все бумагу из рук роняют. Так ничего и не сосчитали!

– Сколько девок в ауле, принялись считать; наши джигиты вступились, насилу разняли! – опять вмешался красный джигит.

– Ну, я потихоньку собрал стариков на совет: обдумать надо было, что делать. Поговорили мы и порешили выпроводить их из аула туда, откуда при ехали… А тут еще гроза поднялась: джигиты переполошились… как их унять? Ведь вот ты сам видел только что: опять было гудеть начали. Долго ли беду новую на степь накликать!.. Что мы перед вами? Все равно что вошь перед верблюдом… Пришел я к их старшему и говорю ему, что я ему по душе советую сейчас уехать и всех, что привез, опять с собой забирать. Тот на меня как крикнет: «А, ты бунтовать!..» И… эх, нехорошо… совсем нехорошо!..

– Ударил Рахим-Берды, кулаком по лицу ударил! – с таинственным ужасом, понизив голос, произнес Забык.

– Ловко! – крякнул Бурчепко.

– Ну, я и распорядился… Посадили их силой в их повозки, джигитов снарядили в конвой и отправили… Вы их, я думаю, встретили дорогой?

– Встретили… Что же, неужели без драки обошлось? Ведь их много было, опять казаки с ними были! – удивился Бурченко.

– Нет, Аллах не допустил… Они сильно оробели, когда к ним подступили наши!

– Один так все плакал, просил, чтобы его в Хиву не везли только! – засмеялся Забык.

– Я говорил ихнему старшему, что если им что нужно от нас, чтобы сами не ездили, а за мной прислали или за кем-нибудь из старших. Мы уж знаем, как говорить со своими. А то долго ли до беды!.. Нy, да теперь они больше не приедут! – самодовольно вздохнул старик.

– Приедут! – пророчески произнес Бурченко.

– Не приедут!.. У меня бумага такая есть, что не приедут…

– Какая такая бумага?

– А вот я тебе ее покажу!

Рахим-Берды отпер сундучок, стоящий у его постели, вынул оттуда кошель из красной кожи и начал его разворачивать. Он делал это медленно, обдуманно, тщательно раскладывая лопасти кошеля у себя на коленях.

– Вот она – эта бумага. Смотри!

Он показал восьмушку серой бумаги, тщательно исписанную узорными татарскими письменами.

– На, читай!.. – протянул он бумагу малороссу.

– Читай сам, я по-вашему не умею! – отвечал тот. – Читай громко, а я уж пойму все!

– Ну, хорошо, слушай: «Мы, имена которых стоят внизу, обещаем и клянемся нашими головами, душами и самим Богом, что вперед в аулы „Будугай Сабул Урунар“ приезжать не будем и никаких неразумных слов там говорить тоже не будем, ибо от неразумных слов и неразумные дела делаются. Если же мы слова своего не сдержим, то да низойдет проклятие Аллаха на наши лживые головы…»

За этой курьезной подпиской следовали подписи уже по-русски. Нетрудно было догадаться, что все фамилии были вымышленные. Внизу же красовалась большая форменная печать, оттиснутая черной копотью. Печать эта была приложена по настоянию Рахим-Берды, и уклониться от этого, вероятно, не было никакой возможности.

– Вот так документ! – развел руками Бурченко и расхохотался, да как! На всю кибитку и даже за ее пределы, потому что вслед за этим неудержимым взрывом самого веселого хохота за кошмами послышалась