Тридцать три урода. Сборник - Лидия Зиновьева-Аннибал

Ваня. Лежит, всю кровь выхлестнуло.

Аглая. Умер!

Плачет.

Ваня. Нет еще.

Аглая (задумчиво). Ваня, ты знаешь, как на корабле мертвых хоронят?

Ваня. В парус зашивают и с доски так неслышно в воду.

Аглая. Неслышно в воду. Это — знала, а про парус — нет. Знаешь, в парусе — это прекрасно.

Ваня. Я ведь наверное не знаю. Сам домыслился. На корабле все паруса, ну, вот берут один, да и зашивают. Старый обычай, думаю, такой.

Аглая (ломает руки). Ваня, Ваня, мой Ванечка, позволь мне сказать тебе свою жалобу. Ваня, я взрослая, я, Ваня, старая скоро, скоро старая. Ах, никто не жалеет взрослых и старых, все жалеют маленьких детей. Ах, мне больнее, чем маленькому ребенку, больнее умею страдать! Кто погладит по голове и ничего взамен не спросит? Ничего, ни ласки, ни подвига, ни подвига!

Ваня. Чему же ты учила меня, моя Любовь? Из своей тесноты человек научается своей свободе. (Вздрагивает.) Я так научился, там давеча, когда хотел убить! Переживи это страшное утро.

Аглая (отчаянно). Вот, вот, ты назвал мне мой подвиг. Жить дальше мой подвиг! Ваня, встанет солнце, но его не будет. Не жив золотой луч для меня. Вспыхнет воздух и вода лучистой синевой. Тускл мир для меня. Ах, чайка дико крикнет мое горе, чайка в высоте насмеется хохотом на мою тоску! Корабль встретит берег. Берег чужой для меня, и земля новая сладка мне для могилы. Но слаще для могилы соленое море. Слаще ласка сомкнувшихся над болящим телом волн! Ваня, что я делаю? Я пою. Тебе странно? И мне странно! (Живо.) Вот до чего допелось мое горе. (Таинственно, постепенно сходя на шепот.) Знаешь, Ваня, Ваня, я ведь нехорошая. Ты думал — я тебя научу новой любви? (Качает головой в доверчивой, как бы детской тоске.) Я же… я… (Шепчет, как тайну.) Я устала, знаешь, я просто слишком устала. Знаешь, отдохнуть слишком хочется. Чтобы ничего не было. Ничего, ничего больше не было. Чтобы с ним вместе в один общий блаженный миг ничего не стало. Вот мое сладострастие.

Молчат долго.

Ваня (тоже тихо). Аглаечка, ты мне сказку сказала ночью: жизнь стоит, и за ее плечами — смерть, она же тянет бедную руку за любовью. Ты, Аглаечка, хотела сама ею быть, всей Любовью.

Аглая (тихо встает, тихо протягивает руки вперед). Мое море, мое море! (К Ване.) Легче, о, легче умереть, нежели жить!

Плачет, всхлипывая, как ребенок.

Ваня (вновь притягивает ее за руку). Сядь, птичка. Ослабела. Я поглажу по волосам. И ничего взамен не спрошу.

Аглая. Ни ласки, ни подвига.

Ваня. Ласки? Хорошо. Пусть. Не спрошу. Ты дала больше, чем заслужил. Через незаслуженное понял, что было выше меня. Аглаечка, человек незаслуженным спасен. Я так спасен. Теперь ничего не спрошу. Твой пес. Не сердись. (Становится на колени перед ней.) Ничего не спрошу и визгнуть ласково не посмею, ни хвостом так умильно, так робко не шевельну. Строго взглянешь — на спину опрокинусь, замру четырьмя лапами вверх: ну, а если улыбнешься… я тогда, Аглаечка, в углу буду на хвосте сидеть, в далеком углу, да с тебя глаз не спускать, псиных глаз, верных. Собака… Собака… Аглаечка, ты не бросай меня… Это мне не по силам, еще не по силам. (Кричит.) Там за нашим пиром, ночью, пила за новое утро. Со мной пила, слышишь, и все в тебе дрожало. Любовь огневая дрожала, и ко всем, ко всем — новая песнь к тебе звалась. И я примирения искал… свободу чуял. Я, Аглая, когда тесно стало, хотел преступление сделать, и не дала судьба, — я чистым остался, для тебя чистым, для твоей великой любви! Аглая, Аглая, Аглая!

Аглая (не слушая его, вся выпрямившись, громким шепотом и дрожа всем телом). Ваня, он умер… знаю. Во мне восторг какой-то. Это к смерти восторг. Не властна больше над желанием. Ваня, Ваня, Ванечка, не сдержать мне себя. Ни за что. (Кричит.) Иди, иди, он умер. Приди, вернись, скажи! Ах, мое вожделение к тебе, моя ласковая смерть!

Ваня уходит со злой, понурой покорностью.

Аглая (дико). Алексей, твоя, твоя!

Вскакивает. У трапа Ваня еще останавливается, поворачивается, к Аглае и долго глядит в ее искаженное лицо.

Аглая (дико). Светло. Светает. Иди… Иди.

Задыхается. Ваня медленно спускается.

Аглая (присаживается на кресло. Как бы вне сознания, бормочет). Дети, детки, простите. (Судорожно вынимает из сумочки книжку и карандаш. Записывает, бормоча.) Не могу не идти за ним. Простите… На что обломки матери?.. Простите… Мать не светится сквозь…

Пишет еще молча. Рвет. Еще пишет и еще рвет. В отчаянии охватывает руками голову, упирает локти в колени и раскачивается медленно. Изредка стонет.

Ваня (возвращается. Садится молча рядом. Медленно). Не тот восторг, Аглаечка, не та боль — ошиблась. Жди высшего знака.

Аглая (отрывая руки от лица. Ярким криком). Он жив!

Ваня. Давеча отходил… Доктор чего-то впрыснул… Стал про любовь лопотать.

Аглая вскакивает.

Ваня (спокойно). Там Анна. Он — Анне.

Аглая опускается, вся застылая.

Ваня (строго). Аглаечка, у тебя дети.

Аглая (содрогается). Знаю.

Ваня (насмешливо). Знаешь, а ищешь сладострастия смерти! Не принимаешь подвига жизни, не хочешь допить избранного стакана.

Аглая (совсем тихо и с мертвым спокойствием). Ваня, не брани меня. Я не большая. Я просто маленькая и не снесу сверхмерного. Гордость, Ваня, гордость была в моем волении и бремя неудобоносимое. А ты, если, как говоришь, научился чему новому от моего горящего воления — пусть будет это новое тебе возвратным парусом домой. (Останавливается, чтобы трудным, тихим вздохом набрать воздуха. Потом вынимает с груди два кольца, связанные прядью волос.) Ваня — вот наши кольца: мое и Алексея. Я их связала прядью своих волос; это там, на носу корабля, я их связала. Возьми… возьми! Ты отдашь их детям, когда вернешься вместо меня…

Ваня берет кольца молча, мрачно.

Аглая (снимая с пальца третье кольцо). Это твое кольцо, Ваня. Возьми его, живой, от мертвой. Я не сумела его доносить. Возьми для себя и отдай любовно жизни, когда сердце ей любовно раскроется. Довольно. Довольно.