Пустошь, что зовется миром - Аркади Мартин

Три Саргасс впервые увидела ее: она воплощала собой абсолютно точный образ яотлека. – Флот знает, где расположено их сердце. Я готова протянуть к нему руки и изорвать в клочья. Если я должна это делать.

Интерлюдия

Эти тела: сухопогодные тела, стойко-генные тела, одно демонстрировало упрямую решимость в качестве младенца даже еще до получения личности; одно тело имело коварный разум, пронырливое тело, та разновидность младенца, над которой мы смеемся, находясь рядом с ней, видя ее под ногами, бормочущую на своем младенческом языке, постоянно выкрикивающую свои требования. Эти тела, поющие в «мы»: поющие «жара», и «песок», и «замешательство-интерес» в закрытых, но настойчивых разумах врага, как это делали их предшественники. Пение теперь также сюрприз, очарование/ужас, от которых путается мысль, рвутся голосовые связки. Одно из тел их безмолвного врага принесло пучки творца личностей. Не приняло творца личностей в себя, а заперло в пластиковой коробке, словно яд.

Словно «мы» яд.

Тела в песке и на жаре пытались придать этому смысл. Не мыслить языком или эквивалентом повествования – с какой стати? – а попытаться связать концепции, что прежде было невозможно. Для осмысления: не-личность, но при этом хочет быть личностью; но при этом не хочет личностности, не хочет петь, фрактализировать, быть отраженным, итерировать по всему войд-дому. Для перекрестной ссылки: те тела, которые пели только итерацию пилотирования, а в остальном хранили молчание. Чтобы эхом разнести страх по «мы», страх в виде безмолвного врага: представить только желание частичного пения.

Безмолвный враг говорит языком ртов, бесчувственно. Когда хитрое/подлое тело вырывает творца личностей из его бескоготных рук, оно недолго орет, а потом заставляет себя замолчать. Оно очень неподвижное и очень внимательное, и упрямое/решительное тело поет личность, а хитрое/подлое тело поет не личность, не пение, и эти нити мелодии вибрируют без конца в «мы»…

* * *

В то же самое время, горя холодной решимостью, капитан Флота Шестнадцать Мунрайз рассылает приказы своему легиону. Восхождение – так ее называл когда-то человек, бывший самым дорогим ее учителем, которому она хочет доверять полностью и бесповоротно. Но почему же тогда он отправил ее в такую даль, на эту войну, где она, скорее всего, умрет?..

Двадцать Четвертый легион отвечает ей так, словно они есть удлинение ее рук, ее дыхания: они собираются, выстраиваются в ударную группу, они начинают, пока осторожно, выдвижение.

Шестнадцать Мунрайз твердо держит поводок на их шее. Она подождет еще немного. Еще немного поразмышляет о том, почему Одиннадцать Лавр послал сюда ее, даст время яотлеку прийти к неизбежному заключению: чтобы избежать бесконечной войны, они должны начать с жестокости, на которую нечем будет ответить. С жестокости, которая затмит тысячу Пелоа-2.

* * *

«Мы» то появляемся из нашего черного войд-дома, то вновь исчезаем в нем, точно так же проходим мы в обоих направлениях в пространстве гиперврат. Все места в известном роде одинаковы, там, где есть итеративные песенные повторы, дом земли, дом крови, дом звездолета в темноте между звездами. Осмыслить: существует изменение. Осмыслить, зная смятение тел в песке и на жаре. Безмолвные отвернулись от творца личностей и теперь вместе двигаются к нашему ближайшему дому крови. Осмыслить, спеть, взвизгнуть, ах-ах-ах, там миллион тел, тысяча миллионов, слишком много, чтобы потерять в одно время: слишком много тишины для восстановления.

И как поступают все на исконном доме земли «мы», когда они решают двигаться, их трехколечные корабли, мерцание искажения на фоне звезд, они двигаются вместе, одна стая во многих направлениях. Теперь они двигаются, чтобы обойти врага с фланга и прогнать прочь, прежде чем они даже подумают отправиться в их конечный драгоценный пункт назначения: один рой ныряющих, поющих кораблей, оживших внезапно в сердце Семнадцатого легиона, который слишком поздно пытается взлететь, «мы» отгоняют прочь все их «Осколки»…

…Еще одна стая направляется к гипервратам, откуда появился безмолвный враг во всем множестве их остроконечных кораблей, прилетели через одну эту точку в области дома-войда, который принадлежит «мы», прилетели некоторое время назад с их маленькими колониями для извлечения ресурсов и прилетели в еще большем количестве с огневой силой, угрозой и неиссякающим любознательным устремлением, которым должны обладать только мыслящие существа. Эта стая появляется скрытно, течет к гипервратам и начинает перелет через них, один за другим, один за другим…

* * *

Декакел Ончу просыпается под вой сирен, под кошмар, который снится ей настолько часто, что приходится заставить себя принять: это реальность, инородцы прилетают через Анхамематские врата. Она двигается инстинктивно и заученно, подчиняясь голосу своей имаго-линии, что дает ей пространство для дыхания, для ухода от гипервентиляции или паники. Она советник по пилотам. Ее предки безопасно привели станцию Лсел к покою. Если потребуется, она доставит всех обитателей в новый дом, даже Акнел, черт ее возьми, Амнардбат, с которой до сих пор не знает, что делать. Разве что пытаться понять, как лишить советника полномочий и как в этом деле заручиться помощью Дарца Тараца…

Но она не хочет, чтобы возникла нужда искать новую станцию, изобретать все эти хрупкие цифры, как это делал первый пилот в ее имаго-линии, начинать мир сначала. И потому она собирает всех военных, какие есть на Лселе и на всех других подстанциях, какие есть в секторе Бардзраванд, и готовится встретить угрозу лицом к лицу.

Она на ангарной палубе, смотрит, как ее пилоты рассаживаются по своим кораблям, когда вдруг замечает высокую трупообразную фигуру, которая может быть только Дарцем Тарацом. Она его останавливает. Она просит его объясниться: неужели теперь, после всего, что он сделал, после того как обрек станцию на страдание, он тайно садится в корабль, чтобы бежать? В одиночку? Сколько еще советников собираются сегодня изменить своему долгу перед станцией Лсел? Сначала Амнардбат – и вопрос, как с ней быть, явно из тех, что будут рассматриваться после этого пожарища, если только для рассмотрения вопросов будет какое-то «после». А теперь и Тарац покидает станцию?

И Дарц Тарац говорит ей:

– Нет, я не убегаю, я собираюсь найти и привезти Махит Дзмаре, и мы с ней перенаправим эту войну.

Ончу не знает – и никогда толком не будет знать, – почему позволяет ему улететь. Может быть, она думает, что он умрет при попытке пролететь Дальние гиперврата и ничто из этого не будет иметь значения. Может быть, она думает, что он справится с тем, что, по его словам, собирается сделать, а если у него получится, то тем меньше крови придется ей убирать.

* * *

Картографический стол в кабинете Одиннадцать Лавра довольно мал; он установлен на боковом столике и длиной не уступает рабочему столу. Этот стол постоянно задействован, как фоновая музыка, тысяча решенных военных пазлов проигрываются снова и снова рядом с ним, а он тем временем делает работу, которая от него требуется. Он с удовольствием думает, что это позволяет ему не забывать свою историю. Его историю, историю его министерства, историю его империи. Он старый солдат, Одиннадцать Лавр, прошли десятилетия с тех пор, когда ему лично приходилось решать задачи такого рода на передовой. Старым солдатам нужно держать зубы востро, и Одиннадцать Лавр оттачивает