Око Силы. Вторая трилогия. 1937–1938 годы - Андрей Валентинов

– Вы говорили, что шансы – пятьдесят на пятьдесят…

– Но это же теория! На практике вы просто сгинете, от вас ничего не останется…

Михаил усмехнулся:

– Это тоже подходит…

Страха не было, напротив, капитан чувствовал невиданное, охватывающее всю душу, волнение. Он перешагнет грань – первый! В любом случае, это не худший финал… Генератор уже гудел, мигали лампы, призма горела белым огнем…

– Скорее, гражданин Тернем!

Следовало спешить, в зал в любой момент могла ворваться охрана.

– Готово… Если не раздумали, становитесь посреди той площадки.

Ахилло выбрал место как раз в центре. Наверное, сейчас следовало помолиться, но капитан не верил в Творца. Хотелось одного – чтобы скорее все кончилось, пока не вернулся страх.

– Сейчас. Вот…

Тернем что-то набросал на листке бумаги.

– Если вам очень повезет… Это бланк наркомата госбезопасности. Я написал, что вы – участник научного эксперимента…

Об этом Михаил не подумал. Кажется, физик соображал куда быстрее, чем он сам. Ведь там, за гранью, если даже Михаил уцелеет, его не будут ждать пионеры с цветами. Там тоже какой-то научный центр, свои «лазоревые», «малиновые» и Бог весть кто еще.

Ахилло спрятал оружие и уложил бумагу в нагрудный карман.

– Включайте!

– Погодите, молодой человек! – рука, уже протянутая вперед, к горящему лампами пульту, отдернулась. – Так нельзя. Я буду отвечать за вас, за вашу гибель! Если не перед властями, то перед Богом…

Ахилло внезапно рассмеялся:

– Нет, гражданин Тернем, в любом случае виноваты не вы…

Конечно, ученый, который через минуту превратит Михаила в яркую вспышку света, не виноват. И даже те, что готовят ему пытки и смерть – даже они не виновны. Виноват он сам – сейчас, в эту секунду, Ахилло понял это с полной, окончательной ясностью. Он выбрал волчью тропу, и тропа привела его сюда…

– Глаза! Закройте лицо ладонями!..

Михаил зажмурился, прижал руки к лицу…

…Плеснуло беспощадное пламя. Он еще успел подумать, что таков, наверное, адский огонь.

Глава 12. «Ветер западный треплет знамена…»

Старый, цвета крепкого чая, коньяк был налит в маленькие плоские рюмки. В комнате стояла полутьма, поблескивали золотом корешки старинных книг, негромко тикали большие настенные часы.

– У вас озабоченный вид, друг мой! – Бертяев взял со столика рюмку, грея коньяк в руке.

– В самом деле? – Бен неуверенно улыбнулся.

– В последнее время вас что-то беспокоит. Надеюсь, не личное? Вы уж извините за этот доморощенный психологизм…

Бертяев был во все той же «профессорской» куртке, при галстуке-бабочке, но на сей раз без монокля. Вечер выпал спокойный, как раз для неторопливой беседы. Никто не мешал, достойная супруга драматурга еще не вернулась от портнихи.

– Вы правы, Афанасий Михайлович. Все время ссорюсь со своим приятелем. А вчера вообще…

Он не договорил и, вздохнув, умолк. Бертяев усмехнулся:

– Кастор ссорится с Полидевком? Не поделили жезл базилевса?

– Да нет же! – молодой человек скривился. – Мне это фюрерство абсолютно не нужно, просто… Мы перестали друг друга понимать. Представляете, обращаемся друг к другу по имени-отчеству! А вчера… Я написал один документ, нечто вроде обзора здешней обстановки. А он заявил, что это – взгляд марсианина.

– Вот как? – коротко бросил Афанасий Михайлович, то ли сочувствуя, то ли удивляясь.

– Он считает, что я слишком равнодушен, что мне не больно …

Бертяев бросил на гостя короткий быстрый взгляд.

– Александр, не в обиду будет сказано… Может, он в чем-то прав? Заметьте, вы сказали: «у вас», а не «у нас».

– И вы тоже! – Бен отхлебнул из рюмки, даже не ощутив вкуса. – А что я должен чувствовать? Любовь к товарищу Сталину? Преданность к этому вампиру Ежову и его банде?

Он быстро оглянулся – сказывалось знакомство со здешними нравами, но единственным свидетелем столь крамольной фразы оказался большой черный кот, гревшийся у батареи.

– Левиафан! – позвал Бертяев. Кот, неторопливо прошествовав к креслу, одним прыжком оказался на коленях у хозяина. Афанасий Михайлович почесал Левиафана за ухом, тот потянулся и негромко мурлыкнул.

– Кроме названных вами лиц, Александр, есть еще и другие. Их приблизительно сто пятьдесят миллионов.

– Ах, другие! – молодой человек повысил голос, вызвав удивленный взгляд Левиафана. – А где они были двадцать лет назад, когда нужно было не страдать, а действовать! Сколько ушло с Корниловым? Сколько было с Юденичем? А остальные – эти самые миллионы? Хотели социализма – и получили! «К чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь», – так, кажется, у вашего Пушкина? Да, за них мне не больно! Мне больно за таких, как вы, как этот художник, как…

Он чуть было не назвал фамилию Тернема, но вовремя сдержался. Бертяев слушал невозмутимо, время от времени поглаживая разнежившегося Левиафана.

– Знаете, Афанасий Михайлович, у нас все старики были уверены, что Сталина вот-вот прикончат – как Марата. Но на все сто пятьдесят миллионов не нашлось Шарлоты Корде! Чего же ждать от этого народа?

Бертяев ответил не сразу. Он осторожно опустил на пол кота, вызвав у того недовольную мину, слегка пригубил коньяк и откинулся на спинку кресла.

– Вы процитировали Пушкина. «Вашего», как вы изволили выразиться… Да, стадам не нужна свобода. Но это не овцы, – это люди. А человек слаб. Мы привыкли повторять это не задумываясь, но человек действительно слаб. «Не судите, да и не судимы будете», – помните?

– «Милосердия ищу, а не жертвы», – кивнул Бен. – Интересно, что сказал бы Христос, побывав в Эс Эс Эс Эр?

Ненавистное название он произнес, тщательно выделяя каждый слог.

– Я не теолог, но насколько я помню, Господь даровал людям свободу воли. Они могли сделать со своей жизнью что угодно – и решили жить в Большевизии. Разве они жертвы? Честное слово начинаешь верить, что здесь в самом деле провели сплошную лоботомию…

– А если это так? – Бертяев говорил негромко, в голосе ощущалась глубокая, скрытая боль. – Для лоботомии не обязательно вскрывать череп… К тому же, многим не просто вскрыли череп – им снесли головы. То, что происходит «у нас», как вы говорите, не фарс, Бен. Это – трагедия, страшная, еще невиданная. Дело не в Сталине, и даже не в большевиках. Самое ужасное, что мы пока не можем даже понять причину всего этого. И дай Бог, чтобы потоп не затопил и ваш… Марс. Поэтому я никуда не уеду. Конечно, многих надо вывозить немедленно – таких, как Стрешнев. Кстати, спасибо вам за него. Эта милая девушка, которая так похожа на вас…

– Сестра, – улыбнулся Бен. – Люба. А если точнее – Лу.

– Что за имена? – драматург удивленно развел руками. – Вы – Бен, Люба – Лу, ваш друг…

– Джон, он же Чиф, – подсказал его собеседник. – Ну… Нам это нравится. Может, мы на Тускуле действительно становимся новым народом?

– И вам не больно… – тихо договорил Бертяев. – Хорошие, воспитанные мальчики и девочки…

В этот вечер Лу задержалась у больного. Вышло это неожиданно. Каша была сварена, укол сделан, и «патронажная сестра» уже надевала пальто, когда в дверь постучали и на пороге появился улыбающийся Володя Синицын.

– Ага, все в сборе! – заявил он, пожимая руку девушке. – Вячеслав, я тебе принес фейхоа. Вкус – необыкновенный и полезное до невозможности… Да ты, смотрю, повеселел!

Действительно, Вячеслав Константинович выглядел теперь бодрее. То ли помогло чудодейственное лекарство из плесени, то ли подействовало простое человеческое участие, но художник заметно ожил, начал поговаривать о работе и даже время от времени брал в руки карандаш, набрасывая что-то на обрезках альбомных листов. Синицын забегал почти каждый вечер, принося гостинцы и стараясь поднять настроение. Кто он такой, Люба так и не поняла. Художник знал его давно, но о прошлом в ее присутствии друзья никогда не заговаривали.

Володя отказался от чая, и они принялись за фейхоа. Лу слушала очередные столичные сплетни, которыми щедро делился гость, думая о том, что больного нужно как можно скорее уложить в настоящую больницу. Бен уже послал просьбу в Сент-Алекс, ответ должен был прийти в ближайшие часы…

– Люба, что невеселы? – обернулся к ней Синицын. – Надеюсь, на работе все в порядке?

Упоминание о мифической больнице, где якобы числилась «патронажная сестра», сразу же заставило насторожиться.

– Ей достается, – усмехнулся художник. – Такие больные, как я, удивительно капризны!.. Володя, ты о чем-то рассказывал?

– А! – кивнул тот. – Точно… Ты своего однокурсника помнишь? Неркулова?

Вячеслав Константинович улыбнулся.

– Знаете такого, Люба?

Девушке оставалось сослаться на провинциальное происхождение. Володя поразился:

– Не знать Неркулова? Да это сейчас главный ваятель по части вождей! Лениных отгрохал уже не меньше дюжины…