Мамонты - Александр Рекемчук

Короче говоря, он не оставил мне завещания.

Но, странным образом — теперь я это понимаю, — всё то, что было в его прощальном письме к Тамаре, пронесенном за пазухой, на груди, через границы, промокшем насквозь, высохшем у огня, хранимом в чемодане, как святыня, и, всё равно, пропавшем, — всё это, верьте или не верьте, каким-то образом, каким-то чудом, по воздусям, по таинственным токам ноосферы, где обретают вечную жизнь души страдальцев и праведников, — передалось мне.

Я вырос, возмужал, а теперь и состарился — таким же, каким был он: идеалистом, романтиком, верным сыном своей родины, олухом царя небесного.

Как и он, я люблю Горького. И даже теперь, когда это сделалось немодным, смешным, не боюсь в том признаться. Больше того, в литинститутской аудитории не устаю твердить студентам: «Читайте Горького! Не верьте тем, кто его клянет, не верьте этим подлецам. Читайте „Жизнь Клима Самгина“ — нет ничего равного этой книге…»

Что до Маяковского, то я тоже ношу его в сердце.

Был такой случай в моей жизни.

В пятидесятом году, в Сыктывкаре, меня исключали из партии.

Именно за то, о чем сейчас идет речь: за отца, еще за белогвардейских теток…

О том, что меня исключат, было известно заранее: такая команда поступила откуда-то сверху.

Поэтому никто не лицемерил, не пытался меня утешить. Некоторые, правда, сочувствовали. Одни, подойдя, говорили вполголоса: «Да-а, брат, это плохо — остаться без хлебной карточки…» Имелся в виду партбилет. Другие были жестче: «Исключение из партии — это политический расстрел…» Третьи усмехались мрачно: «Ничего, радуйся тому, что сам сюда приехал, на Север… Теперь перемена климата тебе не страшна».

Партийное собрание проходило наверху, на третьем этаже Дома печати, в кабинете главного редактора газеты «За новый Север».

Мне велели сидеть внизу, в отделе, у телефона, дожидаться, покуда вызовут.

Не стану описывать своего отчаяния в тот момент. Душу томили разные гиблые мысли. Как же я буду жить с семьей — с женой и годовалой дочкой, — без хлебной карточки? Зачем я сюда, вообще, приехал? И не рано ли кончать человека — пусть это всего лишь политический расстрел, — когда ему отроду всего лишь двадцать два?..

Чтобы отвлечь себя, раскрыл томик Маяковского, карманный, с которым никогда не расставался.

Ведь тогда я еще не помышлял о прозе, писал стихи.

Нашел свое любимое — поэму «Про это». Отыскал строки:

Конец ему!            В сердце свинец!Чтоб не было даже дрожи!В конце концов —                    всему конец.Дрожи конец тоже.

Закусил губу, чтоб не раскиснуть в самый неподходящий момент.

Тут как раз и позвонили.

Лики

Встреча Штирлица с женой

Ловлю себя на том, что читаю эти страницы (без даты, без подписи), исписанные от руки почему-то зелеными чернилами (конспирация?), уже не с тем чувством, с каким читал другие документы из архивной папки.

Тогда, поначалу, была угрюмость познания, горестное сочувствие, щемящая сердечная боль…

Так было вчера, позавчера, все дни, которые я провел в служебном кабинете строгого дома на Владимирской улице.

А сейчас — нет, совсем иные чувства. Почему?

Может быть потому, что эти страницы, эти строки зеленых чернил написаны вовсе не рукою отца, а кем-то другим: неведомым мне человеком, присвоившим себе право писать его жизнь — притом наперед — так, как ему это кажется целесообразным.

Этот человек описывает — тоже заранее, наперед — каждый шаг, который моему отцу еще предстоит сделать. Именно он определяет каждое слово, которое он скажет, и даже те слова, которые он услышит в ответ.

Это называется легендой. Ее сочиняют другие. А жить по этой легенде предстоит ему.

Но только ли это отвращает меня от зеленых чернил?

Помимо всего прочего, я замечаю, что сейчас моим чтением движет совсем иной интерес. Я захвачен авантюрной интригой. В сдержанном лаконизме слога я улавливаю напряженный пульс жанра: ведь тут не принято предаваться рефлексии, разводить турусы на колесах.

Я заглатываю строки архивного документа с тем плебейским упоением, которое сопутствует обычно чтению шпионского романа.

В самом деле.

«…„Киреев“ уехал через Ригу по французскому паспорту на имя Гайяра в качестве иностранца, возвращающегося из СССР к себе на родину. По приезде в Ригу он садится на пароход, отъезжающий в Скандинавию или в Амстердам, в зависимости от обстоятельств. Свой постоянный паспорт швейцарского гражданина на имя Анри Дюрана „Киреев“ получил на руки. По приезде в Стокгольм или Амстердам „Киреев“ уничтожает французский паспорт и переходит на швейцарский, по которому выезжает через Берлин в Вену. Из Берлина или одного из городов на пути к Берлину он дает телеграмму на имя Голованова Вячеслава — Москва, Никитский бульвар 12, кв. 5 — следующего содержания: „Выезжаю такого-то“, — следует дата его приезда в Берлин.

В Берлине он останавливается в отеле Am Zoo на Курфюрстендамм, где проживает неделю, в течение которой с ним можно встретиться в занимаемом им номере, где он будет ждать посещения от 12 до 14 часов ежедневно в течение недели…

Пароль для встречи с „Киреевым“ в Берлине и Вене один и тот же. Пароль: „Я представитель от фирмы Лонжин. Имею для вас поручение в Румынии“. Отзыв: „Да, я с Румынией хорошо знаком, предложение могу принять“.

…Если письмо с тайнописью, „Киреев“ подписывает его именем „Анри“, если без тайнописи — „Стась“.

Переписка идет через нас. В конце пцсьма мы должны ему в тайном тексте сообщать о благополучии семьи. Адрес его жены: Одесса, Гимназическая ул. 25, кв. 5 Рекемчук».

Мое внимание почему-то цепляется за строки этого документа: «…В Берлине он останавливается в отеле Am Zoo на Курфюрстендамм…»

Откуда мне знакомо это название? Курфюрстендамм — в Западном Берлине. Да, я бывал там еще в ту пору, когда город был разделен стеною на два мира. Но я никогда не жил там в гостиницах, не сиживал в ресторанах. Всё больше пасся на Фридрихштрассе, на Александерплац — в Восточном Берлине, где чувствовал себя почти как в родном совке… Откуда же?

Может быть, я просто переутомился, роясь в архивных бумагах уже который день подряд? Бывает — заскоки памяти…

И вдруг осенило. Да это же из фильма «Семнадцать мгновений весны»! Именно там, над рестораном, в котором вечерами гужевался Штирлиц, висела неоновая вывеска Am Zoo… вроде бы так.

Опять этот Штирлиц.

Вернувшись в Москву, я не стал дожидаться, покуда в ящике опять начнут крутить знаменитый сериал, а отправился в книжный магазин и купил там очередное издание романа Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны».

С автором я был знаком давно. Еще с той поры, когда работал заместителем главного редактора журнала «Молодая гвардия» (было такое: на что ни отважишься ради московской прописки, которую утратил, живя на Севере!). В этом журнале и был напечатан роман Юлиана Семенова «Пароль не нужен», проложивший тропку к «Мгновениям».

Он был тогда не слишком знаменит, не сильно богат, вел себя свойски и даже застенчиво. Улыбаясь, пересказывал мне светские новости, сглаживая шуткой их остроту, величая почему-то Никиту Сергеевича Хрущева «Соломоном Абрамычем». Шел как раз шестьдесят четвертый год, Соломону Абрамычу предрекали отставку, да так оно вскоре и случилось.

Год спустя, я распрощался с «Молодой гвардией», с ЦК ВЛКСМ и его румяным вождем Сергеем Павловым (скажу честно, что это было большим облегчением для нас обоих). Теперь работал на «Мосфильме», был несказанно увлечен новым делом.

Однажды позвонили из Комитета по кинематографии: нужно срочно найти литературную основу для совместного советско-монгольского фильма.

Естественно, что подумал, прежде всего, о Юлиане Семенове, о его романе «Пароль не нужен»: там были и Блюхер с Постышевым, и барон Унгерн с атаманом Семеновым, и чекист-разведчик Максим Максимович Исаев со своей молодой женой, прелестной поэтессой Сашенькой. Там было всё, что нужно: и Дальний Восток, и Монголия, и Китай, и даже Япония… Сам автор был восточником по образованию, по профессии, знал и даже преподавал язык пушту. Он был легок на подъем и сговорчив в делах.

Однако возникла закавыка: роман «Пароль не нужен» уже был продан Киностудии имени Горького и там начинались съемки фильма.

Я всё-таки пригласил Юлиана Семенова на «Мосфильм», и мы с ним быстро нашли выход: новый сценарий, новый сюжет, близкий по материалу к «Паролю». Тотчас определилось и название будущего фильма — «Исход». Автор отправился в Монголию, а я доложил Комитету по кинематографии, что боевое задание выполнено.