Петербургский рыцарь - Жаклин Монсиньи

— Тебе очень больно, Грегуар?

Старый слуга с трудом опустил и вновь поднял веки.

— О, умоляю тебя, прости нас, прости, это я во всем виноват, — молил Флорис, целуя узловатые старческие пальцы, слабо сжимавшие его руку.

С трудом повернув голову, Грегуар взял руку Адриана и соединил ее с рукой Флориса. Оба брата вздрогнули и посмотрели друг на друга, в то время как старик, задыхаясь, зашептал:

— Хорошего шлепка пониже спины… вот… все, чего… вы заслуживаете… Вы слишком… мало получали их от меня… когда… когда были мальчишками.

— Да, ты прав, дорогой Грегуар, — сквозь слезы улыбнулся Флорис, — можешь отшлепать нас, только не покидай нас навсегда, ты нам очень нужен.

— Нет… я чувствую… что умираю… поклянитесь мне… что будете все время… вместе… как твой… отец царь… того хотел… Флорис… малыш мой… и ты… старший… наследник графов… де Вильнев-Карамей… Адриан… мое дорогое дитя… я вас так люблю… но… ваше рождение… и титулы… это все ничто… ничто… если вы… сами не сохраните… свое… собственное… достоинство…

Братья бросились в объятия друг друга: слезы градом текли по их лицам, великодушие Грегуара сразило их.

— У меня отвратительный характер, Адриан. Ах, что бы я делал без тебя!

— Нет, это ты прости меня, Флорис, я был просто мерзок.

— Значит, навеки вместе…

Грегуар удовлетворенно взирал на дело своих рук; потом, задыхаясь, произнес:

— Я хочу… исповедаться… у преподобного отца.

Но долгий разговор окончательно подорвал его силы. Глаза зарылись, голова безжизненно откинулась назад. Адриан приложил ухо к его груди:

— Слава Богу, сердце еще бьется!

— Его надо куда-нибудь перенести, — в отчаянии воскликнул Флорис, обращаясь к Федору и Ли Кану. Вместо ответа казак и китаец обратили свои взоры в сторону дороги.

Поглощенные своим горем, молодые люди ничего и никого не замечали. Сейчас же они подняли головы. Вокруг них толпились любопытствующие китайцы. Внезапно они расступились, давая проход кортежу, состоящему из солдат и слуг, облаченных в голубые шелковые одеяния с вышитыми на груди желтыми львами.

— Дорогу благородному мандарину Шонгу! — гордо выкрикивали они, неся на плечах обитый шелком паланкин. Внутри него виднелось круглое лицо со смешливыми раскосыми глазами-щелочками, поблескивавшими из-под пухлых подушечек век; на голове мандарина была нахлобучена шелковая шляпа с высоко загнутыми полями.

Флорис непочтительно подумал, что во Франции подобные шапочки носили маленькие девочки: сзади она была увенчана огромным алым шаром — знаком благородного происхождения, тут же крепилось восхитительное павлинье перо, ниспадавшее вместе с косой до самой земли.

— Клянусь, это сам великий и милосердный Буо-Ша-Жи! Буо-Ша-Жи! — воскликнул толстый мандарин, не без изящества спрыгивая на землю. Двое солдат метнулись к нему и мгновенно разостлали красный ковер, куда он и ступил своими маленькими ножками, обутыми в черные шелковые туфельки. Ногам мандарина не пристало касаться грубой земли. В это же время трое слуг, окружавших знатного китайца с трех сторон, с сосредоточенными видом отгоняли от него мух.

Флорис с удивлением разглядывал пояс знатного сына Поднебесной, плотно охватывавший его округлое брюшко. На этом поясе висело множество разнообразных мелочей: веер в резном футляре, мешочек для резаного табака, зубочистки различной длины, палочки для чистки ушей, кошель, из которого выглядывали часы, и, наконец, сафьяновая сумка для кремня и огнива.

— Да-да-да, Буо-Ша-Жи, какая радость и какое счастье, встретить друга, благородством и мудростью равного самому Лао-цзы[37], — повторил мандарин.

— Почтенный Шонг, — ответил отец дю Бокаж по-китайски. — Мои восхищенные глаза не могут поверить в снизошедшее на нас счастье. Так, значит, ты жив, мой верный друг, перед которым склоняются даже травы, словно это идет сам великий Хань Фэй-цзы[38].

Надо признать, что Флорис и Адриан до самой последней минуты сомневались в правдивости рассказов «отца Золотия» о его пребывании в Китае; сейчас же его знание китайского и искренняя радость мандарина, привычно произносившего имя иезуита на китайский лад, окончательно убедили братьев в искренности преподобного отца. Молодые люди изнывали от нетерпения, ибо Грегуар истекал кровью. Однако о нарушении церемониала обмена приветствиями, занимавшего иногда целых полдня, к великому удовольствию зрителей, не могло быть и речи, тем более что собравшиеся вокруг истово повторяли хором:

— Да-да-да! Великий мандарин с лицом, подобным свежему цветку, вновь обрел своего друга, прибывшего из страны варваров.

— Да-да-да! Это благословение, ниспосланное нам самим Фон-Шуи[39].

Ли Кан, на вершине блаженства, кричал громче всех. Жорж-Альбер на всякий случай выделывал сложные кульбиты, как и подобает воспитанному молодому человеку. Принцесса и Маленькая Мышка перевязывали раны Грегуара, отрывая полоски ткани от своих платьев. Федор потянул за рукав Адриана и громко зашептал:

— Послушай, барин, пора кончать с этими китайскими выкрутасами, иначе наш старый товарищ отойдет в лучший мир.

Адриан знаком приказал ему успокоиться. Отец дю Бокаж начал представлять своему другу Шонгу Флориса и Адриана:

— Друг Шонг, взгляни на моих отважных спутников, в своей стране они являются очень знатными мандаринами, хотя, конечно, им еще далеко до вашего красного шара. Они представляют своего короля, который является великим владыкой, хотя, конечно, ему еще далеко до вашего блистательного императора Киен-Лонга, небесного повелителя цветущей земли. Ну а я, ничтожнейшее насекомое, как ты помнишь, по-прежнему представляю нашего великого жреца, который сидит в Риме и которого мы называем папой.

Флорис и Адриан восхищенно переглянулись. Они поняли, на чем держится влияние иезуитов в Китае: в отличие от других орденов, изгнанных или арестованных по приказу императора за грубое насаждение чуждой китайцам веры, они никогда не сталкивались напрямую ни с одной религией. Вот почему свое возвращение отец дю Бокаж так долго держал в глубокой тайне: он «прощупывал почву».

Мандарин, как того требовала вежливость, поклонился и, глядя на молодых людей, наконец произнес долгожданные слова:

— Следуя беспорочному праву дружбы, мое недостойное жилище, один только вид которого внушает отвращение, готово смиренно принять благородных чужестранных варваров, сопровождающих моего друга Буо-Ша-Жи, владеющего даром ясновидения.

Несмотря на смертельную тревогу и трагизм их положения, Флорис с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться. Хотя его воспитатель Ли Кан много рассказывал ему о своей родине, первая встреча с Китаем поразила его. Взглянув на Адриана, он понял, что брата обуревают те же чувства. Однако он быстро отвел взор. Братья чувствовали, что не могут открыто смотреть в глаза друг друга. Прошло еще много нескончаемых минут, пока отец дю Бокаж уверял своего друга мандарина, что «их нечистые ноги отвратительного носорга не осмелятся ступить на восхитительный нефрит его дивно благородного и исполненного совершенством и гармонией дома.