Эзотерический мир. Семантика сакрального текста - Вадим Розин

Дело даже не в том, что Карлос Кастанеда хорошо знает и использует другие эзотерические идеи. Более важно, что он предложил язык описания эзотерического опыта, а также создал своеобразную эзотерическую модель самой эзотерической жизни. Введя понятие о «реальности», «различии тоналя и нагваля» и ряд других представлений, Карлос Кастанеда перевел проблему из плана осмысления единственной эзотерической реальности в план метазнания, так сказать, учения о самом эзотеризме как знании и образе жизни. «Дон Хуан» — это не только замечательное произведение эзотерической литературы, не только описание определенной эзотерической реальности, но одновременно — это модель и смысл эзотерического пути как такового. В этом отношении значение «Дона Хуана» трудно переоценить.

ФИНАЛ

Иисус сказал: «Пусть тот, кто ищет, не перестает искать до тех пор, пока не найдет, и, когда он найдет, он будет потрясен, и, если он потрясен, он будет удивлен, и он будет царствовать над всем».

Робость художника перед вещью.

Он забывает, что пишет не он.

Слово мне Вячеслава Иванова —

«Только начните!

Уже с третьей страницы вы убедитесь, что никакой свободы нет», —

то есть: окажусь во власти вещей,

то есть во власти демона,

то есть только покорным слугой…

А доля волн во всем этом?

О, огромная.

Хотя бы не отчаяться, когда ждешь у моря погоды…

Моя воля и есть слух, не устать слушать,

пока не услышишь,

и не заносить ничего, чего не услышал.

Пришла очередь высказаться и мне. Конечно, осмысляя эзотерические учения, я не молчал, и, вероятно, моя интерпретация просматривается; как выразился один из слушателей у меня «постоянно выглядывают то уши, то хвост». Но одно дело говорить о других, другое — о себе, легко рассматривать чужие творения, трудно открыться самому. То, что я буду дальше излагать, по многим причинам нельзя поставить на один уровень с уже рассмотренными учениями. И потому, что я не идеолог, а философ (методолог), и потому, что мой опыт ограничен (опыт жизни русского еврея, советского интеллигента), и потому, что я не чувствую за своей спиной некой сверхреальности. Мои мысли, размышления принадлежат только мне, они не приоткрывают завесы в иной мир, страшный и сияющий. Короче, это именно мысли, а не истины, размышления, а не откровения.

Моя цель — рассмотреть три основные темы или проблемы. Думаю, они волнуют эзотерическое сознание; во всяком случае каждое эзотерическое учение их касается. Первая тема задается вопросом о существовании реальностей, отличных от тех, с которыми мы встречаемся в повседневном опыте, реальностей, скрытых от внешних чувств, данных лишь в особых состояниях сознания (эзотерическом опыте) — в медитации, экстазе, сновидении и т. п. Вторая тема — это тема смерти и отношения к ней или, напротив, — бессмертия, переживания конца, вопрос о том, как должна быть построена, определена наша жизнь в зависимости от того, что мы думаем о природе смерти. Наконец, третья тема эквивалентна вопросу о смысле жизни, о том, что есть наша жизнь, в чем ее назначение.

Пытаясь как-то осмыслить эти темы, рассмотреть связанные с ними вопросы, я отдаю себе отчет в своих возможностях и, главное, ограничениях. В конечном счете каждый человек делает не то, что хочет, а то, что может. А что я могу, зависит от того, кто я, что я. Каждый человек чем-то определен, ограничен, и если он хочет быть честным перед другими, то должен, хотя бы для себя, осознать эти свои ограничения. Вряд ли стоит делать вид, что объективная и бесстрастная истина в наших руках, что другие заблуждаются, а мы парим над ними в чистоте и мудрости. Истина не дана никому, мудр и чист один Бог.

Нелегко понять себя, и неясно, возможно ли это вообще. Но попытаться необходимо. А раз необходимо, то и возможно. Один из способов понять — посмотреть, как я сам себе дан в своем осознании.

Я человек разумный и даже рациональный. Но это не значит, что мою жизнь и поведение определяют только разумные соображения. В жизни было много разного — безрассудного и неразумного, дикого и странного. Однако я сознаю себя разумным, это мой идеал человека, идеал себя. В те моменты, когда я веду себя неразумно, я просто наблюдаю за собой, констатирую стихию, естественность своего поведения, но затем идеал разумности восстает, вопиет, оценивает и требует изменений. Сегодня я понимаю, что идеал разумности и рациональности — определенная основа утопизма жизни. Жизнь, культура, как я выше говорил, не отвечают этому идеалу, не укладываются в прокрустово ложе разумности и рациональности, часто не имеют с ними ничего общего. И, тем не менее, этот идеал привлекателен, во всяком случае, для меня. Достоинство его для разумного человека в кажущейся простоте и очевидности, кроме того, это архетип духовности, порядка, гармонии. Но, увы, реальный мир и беспокоен, и беспорядочен, и во многом бездуховен.

Выше я уже говорил, что не испытал прямого религиозного опыта, я человек и не религиозный, и не мистический. Ни Бог, ни реальности, лежащие «по ту сторону», не даны были моему восприятию непосредственно. Не хочу кокетничать, идти на компромисс: я атеист и не нахожу в своей душе ничего похожего на божественное или сверхъестественное. Но хотя у меня нет религиозного опыта, я не отрицаю такой опыт у других людей и признаю, что они могут быть и более тонкими в духовном отношении, и более возвышенными и человечными. Все это я признаю, но у меня другая судьба. Не пережив религиозного опыта, я, однако, знаком с опытом возвышенных переживаний чисто человеческого характера. В своей душе и чувствах я преодолевал, и не раз, границы обычного мира, мне знакомы чувства сострадания и восторга, я путешествовал в бесконечных пространствах, внезапно постигал вещи необъятной значимости, ощущал весь мир, всех людей. Но переживал всегда сам, находясь в своей жизни. Не Бога ощущал я рядом, в бесконечном пространстве или в себе, а людей, живущих, умерших и еще не родившихся, людей и, пожалуй, еще — жизнь как таковую, обнимающую нашу прекрасную, но порабощенную человеком землю, жизнь как дыхание, как эфир, как океан «Соляриса».

Никто не знает, когда он умрет и какой еще опыт посетит его, и я не знаю; я стараюсь лишь не закрывать двери для будущего опыта, какой бы он ни был, пусть даже вся моя прошлая жизнь была неверной. Здесь я всецело согласен с Томасом Манном. «Если бы, — пишет он, — меня попросили определить, что лично я понимаю под религиозностью, я сказал бы: религиозность — это внимание и послушание: внимание к внутренним изменениям, которые претерпевает мир, к изменчивой картине представлений об истине и справедливости, и послушание, которое немедля приспосабливает жизнь и действительность к этим изменениям, к этим новым представлениям и следует таким образом велениям разума. Жить в грехе — значит жить не так, как этого хочет разум, по невнимательности и из непослушания цепляться за устаревшее и отсталое и продолжать жить в этом заблуждении». И хотя с точки зрения возможного будущего опыта я не знаю, правильно ли живу сегодня, но живу и думаю, что правильно, во всяком случае стараюсь делать это, а уж получается или нет — другой вопрос. Как заметил С. Аверинцев, «человек сам себе не судья». «Я своего гуманитарного дела не бросаю, — сказал он, — значит, пребываю в доброй надежде, что со мной в мои лучшие минуты все обстоит отчасти так, как нужно. А правда это или нет, я не знаю и знать не могу — никто себе не судья».

Я исхожу из положения, что истину не знает никто и все люди равноценны в ее поисках. Но хотя люди одинаковы в том, что живут на одной земле, дышат одним воздухом, пьют одну воду, едят одну пищу, сходятся друг с другом, в то же время они очень различны. Моя жизнь не лучше (хуже вполне может быть), чем другие жизни. Но моя жизнь, моя индивидуальность, личность имеют полное право на существование. Моя жизнь не похожа на другие жизни, а другие — на мою, и поэтому для нас нет общей истины. Однако есть общие условия жизни — космические, планетарные, биологические, психические, социокультурные. В рамках этой общности я сходен с другими людьми и могу их понять, а они меня. За рамками, вне рамок начинается личная свобода, своеобразие, несовпадение, необходимость понимания и общения, встречи и любви. Сложность еще в том, что граница между общим (общечеловеческим) и уникальным (личным) дана в гуманитарном смысле, т. е. как интерпретация, как определенная точка зрения, а следовательно, — через уникальное, личное, пристрастное. Именно в этом ключе необходимо понимать принцип многих истин: объективное и общее нам всегда дано лишь как субъективное и частное. Идея диалога поэтому вполне отвечает тому типу коммуникации, который, с моей точки зрения, имеет место в культуре. Однако эзотерическая позиция в той мере, в которой существует претензия на единственность истины, отказывается признать реальную диалектику общего и уникального, реальное несовпадение разных жизней. Здесь отчасти мы наблюдаем трагедию непонимания и непризнания другого, активное навязывание другому своего видения мира. Для меня лично фундаментальным положением, которое необходимо признать, является факт несогласия со мной, несогласия и несовпадения людей друг с другом и, как следствие, невозможность одной истины. В определенном смысле (гуманитарном) истина всегда должна быть чужая, т. е. она должна признавать и осмыслять другие истины, с ней не совпадающие, ее зачеркивающие.