Невидимый заговор против человечества - Н. Сенченко

Во всей коварной летописи Гогенцоллернов не было большего вероломства; они уже испытали программу, которую в наши дни они использовали с неизменным успехом — создание революционной ситуации во всех тех странах, где они желают доминировать. Хорошо это объясняет английский якобинец Майлз, восклицая: “Из всех отъявленных негодяев, позорящих королевскую власть, сколько мне не пришлось колесить по разным странам, я не знаю ни одного, столь непорядочного, столь подлого, столь непопулярного, как нынешний король Пруссии. Он направил своих агентов по всей Европе, чтобы они совершали массовые беспорядки — льстили и грабили все нации”[549].

Так, у Майлза, хотя он был революционером, не появилось ни малейшей тени сомнения, когда он наблюдал за интригами некоторых так называемых демократов, и он не обманулся, как наши нынешние провидцы, заявлениями о приверженности делу свободы, исходящими от рабов духа прусского деспотизма. “Некоторые из немецких дворов, — писал он 12 марта 1791 г., — имеют здесь своих эмиссаров свободы, проповедующих равные права и уверяющих легкомысленное большинство, что их примеру последует весь мир. Пруссия в вопросе интриг занимает лидирующее положение. Во дворах она оплачивает разные партии, потому что каждая из них может пригодиться. Мастерство, с каким эти интриги проводятся, показывает, что учение Фредерика Великого принято сердцем его учениками. Фредерик всегда верил в распространение демократических доктрин за границей, оставаясь признанным мастером в искусстве противодействия их влиянию у себя дома. У правителей различных Немецких государств более, чем когда‑либо, была теперь потребность использовать этот талант, поскольку немецкий народ проявил тревожные симптомы революционной лихорадки. Доктрины немецких иллюминатов, так мощно способствовавшие революции во Франции, теперь дали себя почувствовать в стране, породившей их. В Германии готовится великая революция, и революция, вероятно, решающая в общей судьбе наций, чем та, что произошла во Франции…

Эта революция, целью которой могло бы стать спасение цивилизованного мира в результате свержения деспотичного режима Гогенцоллернов, была предотвращена революцией во Франции”[550].

Однако вернемся к Робеспьеру, еврейскому выходцу из Ельзаса, который был неподкупен, тогда как Дантон, негодяй без чести и морали, продавал себя любому. Что же так разгневало организаторов Французской революции в 1794 г., что им и сегодня не нравится Робеспьер. Дело в том, что в своей двухчасовой речи 26 июля 1794 г. Робеспьер опрометчиво заявил: “Я не доверяю всем этим иностранцам, чьи лица прикрыты маской патриотизма и которые стараются предстать большими республиканцами и активистами, чем мы сами. Они являются агентами иностранных государств. Я хорошо представляю, что наши враги имели в виду, говоря: “Наши эмиссары должны демонстрировать самый горячий патриотизм” и все для того, чтобы внедриться в наши собрания. Эти агенты должны быть уничтожены, несмотря на их предательское искусство и маски, которые они надевают”[551].

Вот как описывает сцену расправы с Робеспьером мировой за- кулисы доктор Неста Вебстер: “…в Зал заседаний прибыл Леонар Бурдон и его полицейские, при виде которых Робеспьера охватило отчаяние. Последовала сцена дикого беспорядка. Максимильян Робеспьер, сидящий за столом, где он начал писать приказ, предписывающий созвать Сессию Пик для его спасения, упал от внезапного выстрела в челюсть — то ли сам он выстрелил, то ли полицейский Мерда, который впоследствии хвастался этим, неизвестно; его брат Августин вылез из окна и, побежав по внешнему выступу, сорвался вниз к подножью Отель де Виль, где он лежал, искалеченный и истекающий кровью… Рано утром 10–го термидора часть человеческих тел была собрана и отнесена в Тюильри, где все еще заседала Конвенция: первым был Максимильян Робеспьер, которого несли на носилках с закрытыми глазами, с естественно страдальческим выражением лица, носящим мертвенно–бледный оттенок смерти. И те, кто нес носилки, были вынуждены нести его в Комитет общественного спасения и там положить свою ношу на стол, тот самый знаменитый зеленый стол, вокруг которого по ночам собирался комитет, чтобы составлять свои списки запрещений.

Именно здесь, на том самом месте, где он предопределил уничтожение бесчисленного числа людей, лежал сам Робеспьер, теперь жалкий предмет, голова которого опиралась на деревянный ящик, и кровь текла из раны в челюсти по гофрированной рубашке и бледносинему костюму. На протяжении семи часов агонии человек, перед которым прежде трепетала вся Франция, выносил насмешки и оскорбления солдат и полицейских, которые, как он верил, были преданы его делу. В какой‑то момент подошел один рабочий и, долго и пристально вглядываясь в изуродованное лицо тирана, пробормотал полным страха тоном: “Да, есть все же Бог!..” Так пали могущественные! Всесильный Робеспьер, сокрушенный и сломленный, мертвенно–бледный, обмотанный запачканными кровью бинтами, в порванном и бесцветном голубом костюме. Так, под проклятия людей, чьим подобострастным поборником он был, Максимильян Робеспьер принял смерть. Те люди в толпе вокруг эшафота, которые желали видеть, как он страдает, а их было много, были удовлетворены ужасной сценой, которая произошла на платформе гильотины, когда палач, грубо срывая бинты с головы Робеспьера, обнажил сломанную челюсть, которая упала, оставляя зияющую пропасть, вызвав у замученной жертвы рев агонии, “подобный реву умирающего тигра, который был слышен в самых дальних частях площади”… зверство палача восхитило зрителей, и когда в следующий момент была поднята голова, великое множество людей, заполнивших площадь Революции и достигавшее Тюильри и Елисейских полей, взорвалось настоящей бурей аплодисментов, которые то усиливались, то утихали, и снова усиливались, и мужчины, и женщины бросались в объятья друг друга, выкрикивая: “Наконец мы свободны! Тирана больше нет!”[552]

Почему так жестоко мировая закулиса, расправилась с Робеспьером? Потому что “французская” революция, как и все остальные, была организована и профинансирована Ротшильдами, для того чтобы уничтожить христиан, ограбить их и завладеть “всеми царствами”[553].

А как уничтожали христиан во время Французской революции? Об этом не говорит ни один учебник официальной истории. И только Неста Вебстер смогла об этом рассказать. Антирелигиозная кампания, начавшаяся в сентябре убийствами священников, в ноябре 1793 г. охватила всю Францию.

Вот как Вебстер описывает некоторые события того времени, ссылаясь на рассказы очевидцев: “В ночь с 6 на 7 ноября Эбер, Шометт и Моморо (лидеры революции) поехали к “Конституционному” епископу Парижа Гобелю и приказали, чтобы он публично отказался от католической веры. “Вы сделаете это, — сказали они ему, — или Вы — покойник”. Несчастный старик бросился им в ноги и просил пощадить его, но эберисты были непреклонны, и на следующий день Гобель, до смерти ими запуганный, предстал перед Конвенцией и заявлял, что “воля суверенного народа” теперь стала для него высшим законом, “и поскольку суверен так желает, то нет иного поклонения, чем свобода и святое равенство”. Соответственно он теперь отдает свой крест, кольцо и другие знаки отличия председателю и надевает красную кепку свободы. Некоторые из его священников последовали его примеру под восторженное одобрение Собрания[554].

Этот нелепый эпизод стал сигналом для осквернения церквей по всему Парижу и провинциям. В Нотр–Даме, с множеством его распятий и образов святых, 10 ноября состоялся Праздник Благоразумия. Храм был возведен при подходе на возвышенное место, откуда сиял “свет правды”, и под мелодии “Марсельезы” и народных куплетов “Богиню Благоразумия” в лице мадмуазель Мейяр, оперной певицы, одетой в синюю мантию и красную кепку свободы, торжественно возвели на престол с криками “Да здравствует Республика!”. В Святой кафедральной Церкви во время точно такой же службы Хоаким Сейрат, возглавлявший резню в сентябре в Канне, поднявшись на кафедру проповедника, выкрикнул: “Вот я на этой кафедре проповедника, с которой так долго проповедовалась ложь суверенному народу, я заставлю их поверить, что есть Бог, который видит все их действия. Если этот Бог существует, пусть он извергнет молнии, и может быть, один из ударов молнии поразит меня!” Затем, вызывающе подняв глаза к небесам, он добавил: “Он не гремит, так что Его существование — химера!”[555]

Ярким примером материализма был знаменитый маркиз де Сад, нравственный маньяк, которому мы обязаны нарицательным словом “Садизм”. Злодеяния, совершенные этим наиболее порочным из всех аристократов в отношении бедных женщин из народа, никоим образом не устранили его с достойного места в рядах “демократии”. Сад был последователем Марата и членом Секции Пик, к которой принадлежал и Робеспьер. Обращение этой секции, составленное самим де Садом, было представлено Конвенции, где было выдвинуто требование установить во всех церквях новый культ поклонения. Благоразумие и Достоинство “старой религии” следовало заменить на культ “слуги иудейского”. Эта петиция была названа “достойной внимания” со стороны Конвенции, которая отдала распоряжения направить ее в Комитет общественных указаний”[556].