Кровавый век - Мирослав Попович

20 июля 1922 г., после инсульта, который случился у Ленина 29 мая, политбюро решило допускать посетителей к Ленину только по особому разрешению и назначило Сталина ответственным за лечебный режим Ленина. Другими словами, Сталин с лета 1922 г. взял под контроль общение Ленина с партийным окружением. 14 сентября Каменев назначен заместителем Ленина как председателя Совета Народных Комиссаров (СНК) и Совета труда и обороны (СТО). Он же председательствовал на заседаниях политбюро.

23 декабря, во время ремиссии, Ленин начал диктовать заметки для прессы и строго секретные рекомендации партийному съезду, которые надлежало опубликовать только после его смерти. Там, в частности, был совет отстранить Сталина от руководства секретариатом ЦК. Стенографистка рассказала о письмах заведующей секретариатом Ленина Фотиевой, а та все докладывала Сталину. На это время ему уже принадлежала фактически власть в партии, о чем партия и государство не догадывались.

На XIII съезде (в апреле 1923 г.) зачитывались приветствия трудящихся, которые отражали реальный авторитет высших партийных вождей. «Крестьяне и рабочие Ярославского уезда выражают свою искреннюю преданность вождям нашего освободительного движения: тов. Владимиру Ильичу Ленину, великому народному вождю Красной армии тов. Троцкому и всем соратникам нашей большой грозной армии – тт. Зиновьеву, Каменеву и вам всем товарищам вместе!» «Да здравствует наш мировой вождь тов. Ленин! и наши железные вожди тт. Троцкий, Зиновьев и Каменев!»[325] Сталин был спрятан среди тех товарищей, что где-то там «вместе». Тов. Троцкий стал «железным вождем» вообще, оставаясь во главе Реввоенсовета, то есть пятимиллионной армии, которая находилась в состоянии демобилизации.

Ленин в гробу

Известны и политический механизм борьбы Сталина за власть, и интриги и «подковерный» характер кремлевской истории этой эпохи, и ее идеологическое оформление в серии догматических «дискуссий», которые перерастали в религиозно-идеологические схизмы. Новой структурной политике служили два нововведения, осуществленные по инициативе Ленина X партсъездом: запрещение фракций и осуждение «рабочей оппозиции» как «анархо-синдикалистского уклона» в партии. Члены оппозиции могли теперь остаться в партии лишь при условии «признания ошибок», то есть политического самоубийства. Через три года по предложению Дзержинского было принято решение сообщать ГПУ обо всех фактах подпольной фракционной деятельности в РКП. Это в совокупности составило ту социальную технологию, которая впоследствии позволила образовать на руинах революции сталинский тоталитарный режим.

До конца своих дней Ленин оставался вождем, но не диктатором. Восприятие его как харизматичного лидера и даже мессии довело до того, что его не похоронили в земле, как всех покойников, а оставили среди живых; сухенький труп его ежедневно жадно осматривали тысячи сограждан, а мозг правоверные материалисты, наивные по-варварски, оставили законсервированным в специальном научном заведении, чтобы изучать анатомические тайны марксистской гениальности.

Ситуация в партии Ленина с точки зрения природы созданного им режима чрезвычайна и неповторима.

Власть большевиков была не диктатурой Ленина или Ленина – Троцкого, это была диктатура Партии. Преданность Партии не только допускала несогласие с Вождем, но и требовала честности и откровенности при обсуждении проблем перед принятием решения. Запретив фракции как внутрипартийные группировки с отдельной дисциплиной, Ленин надеялся, тем не менее, сохранить в партии свободу слова и мысли в рамках марксизма и партийной программы.

Наивность самого Ленина, который обратился «к партии» с завещанием переместить Сталина в аппарате – и не был услышан, хотя Сталин дважды, в 1924-м и 1925 г., подавал на пленумах ЦК заявление об отставке; наивность его ближайших сотрудников, которых одного за другим политически уничтожил Сталин якобы во имя единства партии, заключалась в том, что они не поняли принципиальную разницу между партией, которая борется за власть, и партией, которая власть захватила. Притом власть безраздельную и абсолютную.

В разгар партийного скандала, который назывался «дискуссией», на пленуме ЦК и ЦКК 23 октября 1927 г., Сталин мог уже ответить мертвому Ленину: «Да, я груб, товарищи, относительно тех, кто грубо и вероломно раскалывают партию. Я этого не скрывал и не скрываю. Возможно, что здесь требуется определенная мягкость относительно раскольников. Но это у меня не выходит».[326] И получил единодушную поддержку подавляющего большинства. Его приветствовали люди, которые имели власть «на местах» и у которых тоже «не выходило» иначе, как кулаком, люди, для которых «единство партии» было основой существования и прикрытием собственного хамства.

И. Сталин у гроба В. Ленина

На протяжении 1921–1928 гг. действовала система диктатуры партии, в рамках которой обсуждение и принятие решений требовало определенного процедурного демократизма. В более позднем восприятии все дискуссии относительно направлений политики партии приобрели сакральный характер, в освещении сталинских идеологов все вертелось вокруг священной проблемы «возможности построения социализма в одной отдельной стране». В действительности вопросы, на которые Троцкий, Каменев, Преображенский, Радек, Бухарин и другие предлагали разные ответы, непосредственно касались очень практических вещей. Если абстрагироваться от партийной идеологической схоластики, то шла речь о том, что узкий внутренний рынок не позволял развивать тяжелую индустрию теми темпами, которых бы хотели правящие круги. Все дискуссионные вопросы были в действительности сугубо деловыми, и обсуждались они с цифрами в руках при участии специалистов на заседаниях Госплана, в научно-практических дискуссиях, на страницах прессы. Обсуждения были открытыми, и цифры, включая данные о резервах Госбанка, внешней и внутренней торговле и запасах золота, были открытыми. Бывшие меньшевики и кадеты, а в настоящее время советские инженеры, экономисты и финансисты спорили с Рыковым или Дзержинским о ценах, налогах и «контрольных цифрах» (плановых показателях на следующий год), власть то отступала перед натиском рынка, то принимала жесткие меры – но без нарушения рыночного равновесия. Только после Великого перелома сама идея равновесия была осуждена идеологически.

Но такая система управления требовала высокого профессионализма, и бывшие меньшевики – Громан, Попов и другие руководители Госплана – оказывались лучше подготовленными к решениям и спорам, чем партийные догматики-«экономисты».

Аппаратчик Сталин прибирал к рукам все больше и больше реальной власти в кабинетах Кремля. Но политически он ни во времена Ленина, ни теперь ничем не выделялся. Во второй половине 1920-х годов партийное руководство «выполняло завещания Ленина» в русле той идеологии, которую обосновывал Бухарин. Сталина как «теоретика» тогда не было слышно, все критические стрелы оппозиция направляла против Бухарина. На протяжении 1922–1926 гг. особой позиции у Сталина просто не было.

Критические замечания Ленина по адресу Бухарина касались тем самым и Сталина, который поддерживал молодого идеолога как организатор. Ленин чувствовал, что его фракция, в которой главную роль играют уже не прежние коллеги Зиновьев и Каменев, а «не полностью марксистский» теоретик Бухарин и зловещий молчун Сталин, теперь уже не его фракция. И в чем-то существенном он все больше пытался найти поддержку у Троцкого.

Ленинская характеристика Сталина была сугубо личностной, а не политической – и именно это послужило основанием для того, чтобы оставить того на посту генсека. В среде, которая его близко знала, он был мерзавцем, но нашим мерзавцем (в разговоре с Каменевым Бухарин называл его Чингисханом). Политически Сталин был в строю – именно потому, что формулировал политическую линию не Сталин, а Бухарин.

В одном вопросе Сталин явно разошелся Лениным, а Ленин искал и не нашел поддержки у Троцкого. Речь шла о защите оскорбленных Сталиным и Орджоникидзе грузинских коммунистов и вообще о «так называемом СССР», как позволил себе высказаться Ленин.

Характерно, что перед НЭПом Ленин полностью поддерживал в этом вопросе Сталина, а в последние месяцы жизни резко повернул к его противникам. Когда в 1920 г. РСФСР подписала договор с независимой меньшевистской Грузией, Ленин, конечно, относился к нему, как к листку бумаги. Как писал позже Троцкий, расхождения между Лениным и Троцким, с одной стороны, и, с другой стороны, Сталиным и его закавказской командой – Орджоникидзе, Кировым и другими – были таковы: Ленин и Троцкий хотели, чтобы оккупация Красной армией закавказских национальных государств выглядела как братская помощь восставшим рабочим и крестьянам, а Сталин готовил нормальное военное вторжение. После оккупации Азербайджана, Армении и Грузии, чтобы преодолеть сопротивление национальных компартий, начали создавать Закавказскую федерацию – посредника между национальными республиками и Москвой, и Ленин полностью поддерживал эти инициативы Сталина и Орджоникидзе.