Записки опального директора - Натан Гимельфарб

Близилась зимняя сессия и предстояла преддипломная практика. Мне не хватало информации для проектирования завода в Калораше и поэтому я должен был избрать местом практики Молдавию. Анечку же могли послать в любое другое место, так как число мест в Молдавию было ограниченным. Очень не хотелось расставаться с ней на долгое время и я стал подумывать об официальном оформлении наших отношений.

89

Ещё при оформлении моего перевода из Грозненского института Фан-Юнг подробно интересовался моей общественной работой. Он был удивлён тому, что, будучи на протяжении двух лет секретарём комсомольской организации института, я не стал там кандидатом в члены партии и советовал подумать об этом сейчас.

К этому вопросу он потом возвращался неоднократно. Фан-Юнг больше касался не идейной, а практической стороны принадлежности к правящей партии. Как и во всём, он был со мной откровенен, в его доводах была железная логика и у меня не было сомнений в том, что его советы доброжелательны.

Александр Фёдорович рассуждал так: институт дает молодым людям образование и специальность, которые должны быть наиболее эффективно использованы в жизни. Подавляющее большинство специалистов, заканчивающих ВУЗы, становятся рядовыми инженерами, учителями, врачами и остаются ими всю жизнь без реальной перспективы роста. В лучшем случае они со временем становятся старшими или получают более высокую категорию, что даёт прибавку к их зарплате на десять, двадцать или тридцать рублей. Так как зарплата специалистов с высшим образованием была ниже зарплаты квалифицированных рабочих, которая тоже была невысокой, то даже с этой прибавкой инженеры остаются на всю жизнь нищими интеллигентами.

Только небольшая часть специалистов имеют перспективу роста и становятся со временем руководителями предприятий, организаций, ведомств, отраслей промышленности или занимают другие ведущие позиции в науке и обществе. Для этого мало иметь хорошие знания и способности. Нужно еще, как минимум, быть членом правящей партии. Хорошо ещё к тому иметь соответствующее национальное и социальное происхождение, но это изменить нельзя, а вот стать членом партии, при большом к тому стремлении, можно. Это тоже даётся не просто. В партию в первую очередь принимали рабочих и крестьян. Стоит любому слесарю, грузчику, колхознику или уборщице поддаться уговорам о вступлении в партию и они тут же становятся коммунистами. Только после приёма четырёх-пяти рабочих любая партийная организация имеет право принять одного представителя интеллигенции. Иначе бы партия «испортила» свой социальный состав и не могла бы считаться рабочей. Убеждая меня вступить в партию, Фан-Юнг утверждал, что мои умственные и организаторские способности останутся невостребованными, если я не стану коммунистом. Он считал, что это особенно важно для евреев, которые при всех прочих равных условиях всегда отодвигались на задний план.

На конкретных примерах из жизни нашего института Александр Фёдорович подтверждал свои доводы. Сам он, как и Марх, быди беспартийными и их высокое служебное положение в институте было тем редким исключением, которое кое-когда встречалось, когда для обеспечения успеха в каком-то важном деле допускалось использование беспартийных и даже евреев на руководящей работе.

В общем, после одной из таких бесед, я подал заявление о приёме кандидатом в члены партии. Рекомендации мне дали комсомольская организация института, мой друг - Костя Высота и секретарь партийной организации Петрижиковская, читавшая у нас курс микробиологии.

К моему удивлению мне не пришлось ожидать долгое время в очереди, как многим другим студентам и преподавателям. Кандидатскую карточку мне вручили через несколько месяцев после подачи заявления. Наверное при этом учли мой досрочный и добровольный уход в армию в начале войны, ранения, активную общественную работу в комсомоле и профсоюзе, отличную учёбу.

Не могу сказать, что мне всё нравилось в работе нашей партийной организации. Несмотря на то, что в ней состояли многие выдающиеся учёные, большинство руководителей института и факультетов, лучшая часть профессорско-преподавательского состава и студентов, я порой поражался беспринципности и неискренности многих из них. Другие же были ко всему безразличны и старались в дискуссиях не участвовать.

Выступали на собраниях, как правило, одни и те же люди, которым по какой-то негласной очереди поручалось подготовить выступление. Хоть они не всегда зачитывали свою речь по бумажке, а некоторые вообще говорили свободно, не пользуясь тезисами, обычно их выступления сводились к одобрению положений, изложенных в докладе. Складывалось впечатление, что говорят они не то, что думают, а то, что вытекает из доклада или какого-нибудь решения вышестоящих партийных органов, независимо от того согласны они с ними или нет. Собрания часто походили на спектакль, тщательно подготовленный режисёром, а выступающие на нём ораторы были похожи на артистов, выполняющих свою заученную роль в этом спектакле.

Доклады обычно были скучными и неинтересными, насыщенными цитатами из сочинений классиков марксизма-ленинизма или работ и выступлений Сталина. Особенно обидно было слушать такое из уст умных и уважаемых людей.

Моё возмущение достигло предела, когда на одном из партсобраний обсуждалось закрытое письмо ЦК КПСС о борьбе с космополитизмом. В нём говорилось о недопустимости преклонения перед Западом и забвения достижений русских учёных, изобретателей и новаторов. В нём указывалось, что приоритет «наших» учённых зачастую необоснованно уступают зарубежным, чем наносится большой вред отечественной науке. Приводилось много примеров подтверждающих это. Нельзя было не обратить внимание на то, что наиболее часто назывались еврейские фамилии людей, которые якобы без основания пользуются славой первооткрывателей и авторов важных открытий и изобретений, а их фактические авторы, русские учёные, незаслужено забыты.

Выступающие в прениях, поддерживая положения, содержащиеся в письме ЦК, пытались дополнить их примерами из области пищевой промышленности и науки. Приводились «факты» ущемления русских и украинских учёных при замещении вакантных должностей профессоров и доцентов, защите диссертаций и приёме в аспирантуру. Назывались цифры, подтверждающие низкий процент русских и украинцев в составе профессоров и преподавателей института. Никто конкретно не говорил, что предпочтение отдаётся евреям, но подразумевалось именно это.

Особенно удивило меня тогда выступление доцента Флауменбаума, читавшего у нас курс «Основы консервирования». Это был очень способный, ещё сравнительно молодой учёный, который пользовался большим уважением и авторитетом у студентов. Он был автором учебных пособий и многих публикаций по консервированию, разработал ряд важных изобретений и, один из немногих в институте, читал английские и немецкие научные журналы в подлиннике.