Стальное зеркало - Анна Оуэн

Кажется, минутой раньше мы не поняли друг друга и, видимо, только по моей вине. Я забыл, что это — Аурелия. Я не хотел говорить того, что им будет воспринято, не может не быть воспринято, как царственная снисходительность и благосклонность свысока. Я имел в виду только то, что сказал: у меня недостаточно опыта, и я об этом знаю, среди полководцев Аурелии именно вы мне кажетесь наиболее предусмотрительным и близким по складу ума, и я хочу у вас учиться. Только это.

Я все время забываю, что я не дома.

Ладно, поздно. Может быть, и из этого получится что-нибудь забавное.

— Вы не жалеете теперь, что позволили генералу де Рубо уйти?

— Я? Противнику? Уйти? Ну что вы, герцог, такого не бывает. Такого обо мне не говорят ни друзья, ни враги. Это была серия случайностей, недосмотр, вполне естественный для молодого человека, вынужденного вести большую кампанию с необмятой под себя армией… и конечно же таланты противника. Желал бы я сейчас, чтобы дело закончилось иначе? — Валуа-Ангулем задумался. Кажется, по-настоящему. — Но мы не можем менять то, что произошло. А если бы могли, меня бы интересовали иные вещи.

Мигель не промахнулся с оценкой того, что случилось при взятии Арля, нужно его отдельно наградить. Благодарности тут будет мало. Очень неожиданно вышло. И неожиданно страстный — для гостя — монолог. Отчего-то мне кажется, что Его Величество недолюбливает герцога Ангулемского не в последнюю очередь за вечное показное спокойствие. Чувствует подвох, предполагает, что это ему назло. А на самом деле, наверное — из желания ни в чем не походить ни на него, ни тем более на его покойного тезку.

Когда тот, ныне мертвый, Людовик верещал на весь лагерь, требуя найти меня, мне это казалось смешным и нелепым — как будто уличный фигляр, не ради шутки, а всерьез пытается сесть на трон. Оказывается, забавного было не так уж много и лишь для тех, кто мог в любой момент ускользнуть от старого безумца.

— Например? — Что бы хотел изменить этот человек? Хотел бы он вообще что-нибудь изменить?

— Мне кажется, догадаться нетрудно… А сейчас — что я не вмешался в каледонские дела в прошлом году.

— Но как я знаю, в прошлом году сторона вашей почтенной тетки одержала громкую победу…

— Да. А могла одержать куда более громкую. И тогда мы бы уже спокойно воевали на юге.

Забавная у гостя черта — что бы он ни сделал, ему всегда мало. Должен был — больше, лучше, дальше. Никогда, наверное, не бывает доволен собой, ни на минуту не готов одобрить себя, не способен сказать о себе «все правильно сделал». Должен был то и должен был это… даже если тогда — не мог, не предполагал, а узнал, смог и увидел — потом. Должен был. Никак иначе.

— Как сказала мне графиня де ла Валле, человек не всеведущ.

— Не всеведущ и не всемогущ. Потому и о прошлом жалеть не стоит. Всегда где-нибудь споткнешься, не здесь, так в другом месте.

Пожалуй, о прошлом хватит. Пока все получается неплохо, но не стоит испытывать судьбу. Поговорим о настоящем.

— Меня, господин герцог, все-таки что-то смущает в истории, которая позволила нам познакомиться ближе. Не действия человека королевской тайной службы, нет… само заведение.

— Простите, герцог, я не понимаю, что в этом заведении может смущать, помимо того факта, что оно стоит на городской земле, а не сгорело лет десять назад вместе с владельцами и частью клиентов?

— Я предполагаю… поправьте меня, если я ошибаюсь, что через это заведение ведется весьма активная переписка. Не только внутри Аурелии, а, скорее уж, в масштабах всей Европы.

— Вы не ошибаетесь. Де Митери не мог выбрать менее удачное место для увеселений.

— Но дело не в этом… Я и сам не знаю, в чем. Я надеялся, что вы сможете прояснить мои сомнения и недоумения. Дело не в переписке… мне не нравится это место само по себе. Нет, не тем, что там якобы происходит… — мне не нравились лица вернувшейся оттуда троицы. Передо мной сидели те, кто был, и те, кто не был — и я знал, хотя и не спрашивал, кто из моей свиты побывал в пресловутом «Соколенке». Тени… не на лицах, внутри.

Легкие, едва уловимые, но очень четкие тени, проступающие из-под кожи. Не усталость, не дурное настроение. Что-то совершенно иное: не та тень, что отсутствие света, а та тень, что существует сама по себе.

Я был с ними куда резче, чем собирался поначалу — из-за этих теней…

— Мне всегда казалось, что оно не нравится мне именно тем, что в нем происходит… Видите ли, я не привык прислушиваться к собственным чувствам. В большинстве своем они либо неуместны, либо опасны, либо несвоевременны.

— Господин герцог Ангулемский… — и это не то удивление, которое нужно скрывать, нет.

— Что в этом удивительного? Вы же видели Его Величество. А у меня бы это приняло куда менее забавные формы.

— Видимо, вы правы. — По крайней мере, вы не спрашивали моего мнения на сей счет, и я не буду его высказывать. — Но поскольку мы не можем доверять одним своим чувствам… отчего бы не довериться другим?

— Вы предлагаете пойти и посмотреть? Как-нибудь в середине вашего дня?

В этом вопросе должна бы звучать ирония: если кто-либо опознает любого из них в «Соколенке», шум поднимется сильный и опасный, а уж вдвоем… Однако, иронии не слышит не только Чезаре, но и Гай.

— Именно. Например, сегодня днем.

— Принято. Я полагаю, нам лучше будет встретиться в городе. Я найду место — и пришлю человека.

Вот оно. Вот почему все остальное отработано и откатано до блеска, до бездумного, механического совершенства. Чтобы внутри этой клетки, этого скелета, этого доспеха можно было принимать любые решения… чреватые любыми последствиями. И знать, что в каждый момент ты сделаешь, что захочешь. И только то, что захочешь.

«Самообман. — говорит Гай. — Но зато и скучно не бывает.»

В те годы нами правила война,В те годы нами правила неправда —И плоть земли жрала людскую плоть,Лишь потому, что страх висел над намиИ только светлым языком копьяМогли монголы говорить друг с другом…

На бумагу ложится уже написанное. То, что можно править, то, что существует — плотное, вещественное. А до того оно крутится, варится, проговаривается, строчка тянет за собой строчку — и начав, порой, со случайности, с подхваченного ритма, с удачного звукосочетания, часто выныриваешь на поверхность, смотришь — как вышло, что я это написал? Не думал же… А тут еще не хватает чего-то.

Узоры на скатерти — белые на белом, традиционная здешняя вышивка. Стоит недешево, так и заведение дорогое. Не хватает. Крови не хватает, чтобы публика вспомнила — не своей памятью, так родительской, давней, что это такое — смута. «Неправда с нами ела и пила…» Защиты нет, опоры нет, одиночке — не выжить, слабых просто уносит ветром, а сильных — рвут на части, потому что рядом с ними страшно. Было, было. Широкие теперь улицы в городах Большого Острова — и в Камбрии, и в Британнии.