Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

– Не токмо воевать, а и в Орду не вернутся…

Разговор обрывается. Затихают все, ждут, что Ондреяныч решит. Уважают его все, бывалый он, Ондреяныч-то. Он и по-татарски хорошо разумеет, и в Орде не раз бывал, и подолгу живал там с юных еще лет.

– Православные, – продолжает Ондреяныч, – бают кругом, что государь наш идет уж к нам с великой силой. От отцов духовных я слышал. Да и кругом о том словно в трубы трубят, а народ-то со всех сторон сам спешит к государям своим. Айда и мы все князьям нашим навстречу. Семьи свои тут, в Даниловом, оставим, а сами пойдем. Бают, из Сергиева монастыря на Москву он двинул с войском.

– Айда, айда! – закричали сироты. – Айда сей же часец к Напрудьскому, туды, бают, и из других монастырей идут.

– И мы пойдем, – сурово сказал Ондреяныч, – токмо ране все поля круг Москвы спалим! А потом поведу я вас к государям нашим. Пока же нужней мы тут. Ныне вот через Кудрино пойдем – Третьяка жечь. Туточка я все дорожки, все угорья и ложбинки ведаю, пройдем вражками большими и малыми, рощами и дубравами. Обойдем станы татарские неслышимо и незримо для поганых.

С охотниками у Максима Ондреяныча был и сынишка его Емелька, семнадцати лет.

– А мамке про то сказывать? – спросил он у отца.

– Хлеба возьми токмо. Через день-два, мол, вернемся, а боле ничего не сказывай. Ну, робята, – обратился к мужикам Максим Ондреяныч, – бери хлеб, ножи да ослопы и айда!

Через час вышли все в поле и начали красться к Москве-реке, а июльская ночь – безлунная, темным-темная, хоть глаз выколи. И звезды видно, и Млечный Путь жемчугом переливает, а по земле – ничего не видать.

– Токмо бы нам ордынцев обойти, – шепчет Ондреяныч, – не глазами, а ушми глядеть нам надобно. Вперед я пойду, а вы за мной, как нитка за иглой. Шагу не отставай.

Перейдя Москву-реку через «живой мост»,[118] вышли они к сельцу Киевцу,[119] прокрались потом вдоль речки Черторыя,[120] что, впадая в Москву-реку, бежит по дну глубокого оврага, прошли до устья малой речонки Сивки.[121] От засухи речонка совсем почти пересохла. Перешли ее вброд, а воды в ней было ниже колен. Тут Ондреяныч повел охотников-сирот вверх по крутому краю оврага на дорогу в Кудрино, к усадьбе богатого гостя Вавилы Третьяка. Тут же, за овражком, станы татарские начинаются. Собрал всех вокруг себя Максим Ондреяныч и шепчет:

– Слышь, как татарове, словно в улье, гудят. Велики станы-то. Спят окаянны, а шум-то и гул токмо от стражи их да от коней и верблюдов. Со всех сторон такими станами Москву обложили. Мы, робята, кустами поползем. Хошь и темна ночь-то, а лучше кустами. Держись друг за друга и ко мне ближе. Без меня заблудитесь…

Они поползли меж кустов по краю овражка. Вчера еще днем все здесь места высмотрел Ондреяныч, все наметил – куда и как идти. Собрал опять своих охотников поближе и опять в уши им шепчет:

– Сей часец вот кусты кончатся, снимемся все мы скопом и айда бегом. За мной все бегите. Посвищу, когда будет надобно. На дорогу выбежим, а там рощица есть и снова овраг. С пещерой овраг-то. Зарос весь, камни в нем, а берега круты. Коням нет ходу…

Хотя и знает хорошо эти места Ондреяныч, а все же боится, тревожится сильно. Идут они крадучись, а где и на брюхе ползут. Вот и кустов нет – значит, тут поле перебегать.

– Тут вот перебегать, – шепчет он сиротам, – а кто знает, так ли оно все, как днем-то было. Ну, а не так будет, побежим все едино! К пещере побежим, тамо схоронимся, боле некуда. – Он замолчал, не решаясь сам, что ему делать, вспотел даже от волнения, но потом успокоился. Перекрестился и молвил чуть слышно: – Кстись, робята, да готовься. Ну помоги, Господи! Бежим!..

Они бросились кучей вперед в стремительном беге. Пробежав шагов двадцать, Ондреяныч вдруг запнулся, но не упал: из-под ног у него вскочил лежавший на земле человек.

Понял Ондреяныч, что на татар они наткнулись, а уж поздно, деться теперь некуда, а только бежать скорей надо к дороге.

– Прочищай дорогу ножами! – кричит Ондреяныч. – За мной беги, робята! За мной!

Шум поднялся всполошный, забегали татары, кричат:

– Яртаул великого князя! На коней! На коней! Русские!.. Яртаул великого князя!

Режутся сироты с татарами, а сами на голос Ондреяныча бегут, и стража татарская к станам своим бежит.

– На коней, – орут истошным криком татары, – на коней! Русские!..

Вот и конский топот раздался, скачут татары в сторону к главному стану, где сам царевич Мозовша стоит.

– Спаси, Господи, и помилуй, – бормочет Ондреяныч, – токмо бы местом не ошибиться.

Бежит он очертя голову, а ноги сами место помнят, бегут куда надо, и сироты за ним топают, спешат на свист его. Вот и рощица березовая. Кубарем они скатываются в овражек, и кажется, целую вечность ползут по земле среди колючек и кустиков. Наконец вслед за Ондреянычем заползают все в пещеру.

– Спас Господь, – говорит Ондреяныч. – Ишь, они, поганые-то, стражу где поставили. Утресь ничего тут еще не было, ан, вишь что! Ну да избавил Бог.

Сироты радостно крестятся, переговариваясь вполголоса:

– Зарубить могли, окаянные. Человек сто в дозоре-то было…

– Сами, вишь, спросонок испужались, а то бы ссекли нам головы…

– Я двоих проколол кончаром, – гудит злой голос.

– Мы с Семкой ослопами их глушили!..

– А верно, – весело говорит во тьме молодой парень, – верно про государя-то бают. Вишь, и татары его ждут…

– Стой, робята, стой, – вдруг громко и радостно сказал Ондреяныч, – а оно, может, так и есть! Пришел, может, государь-то наш. Слышь, в станах у их шум и гом какой поднялись…

– Поднялись не поднялись, – раздался в пещере злой голос, – а Третьяка жечь надобно. У сирот все пожгли, кой у кого из бояр и купцов пожгли, а Третьяка толстобрюхого с Гаврилычем оставили. Пущай татары как хотят, а ты, Ондреяныч, веди нас к Третьяку!

– А что ж, – согласился Ондреяныч, – жалеть их нечего.

Когда они вылезли из пещеры, то в овраге еще больше стал слышен шум у татар. Поднялись сироты на край оврага. Еще слышнее всполох в станах татарских.

– Право слово, – радовался невидимый в темноте молодой парень, – право слово, государь приехал!

– Государь, государь! – прервал его злой голос. – А может, к приступу татары-то идут, а ты, словно сорока, – государь да государь! Неча тут деять, айда к Третьяку!

Кремлевская стража слышала со стен, что в татарских станах шум поднялся во тьме темной. Сначала шумели, кони топали за Боравинскими воротами, потом шум пошел по всем станам. Вскоре же все стихло. Воеводы решили, что татары хотят приступать, и повелели воинам и горожанам готовить против врагов пушки и пищали, самострелы и щиты, луки и стрелы и прочее, что нужно для боя.

В трудах встретили они на стенах кремлевских восходящее солнце. Растопча, Дуняхин муж, стоя на стене у Боравинских ворот, в изумлении стал протирать глаза, вглядываясь в окрестные просторы, и вдруг закричал во весь дух:

– Где же татарье?! Где же нехристи?..

Зашумела, закричала стража на стенах, и все воины и даже воеводы, неведомо откуда, враз высыпали на стены. Смотрят все в разные стороны, ищут, а татар нет, словно сквозь землю провалились.

– Ушли! – кричат кругом. – Ушли!..

– А может, западня сие, хитрость ордынская?

Схватился с места истопник Растопча и помчал в княжие хоромы с вестью этой дивной.

– Татары ушли! – кричал он на бегу всем встречным. – Татары ушли!..

Мужчины и женщины истово крестились, нерешительно улыбались, боялись тому верить, но лица у всех сами освещались радостью, и многоголосый гул покатился по площадям, улицам и переулкам:

– Ушли! Татары ушли!..

Воеводы же на стенах решили отворить ворота, послать пеших лазутчиков в станы татарские, что вокруг Москвы в лесах за реками да оврагами стоят.

Когда же государыня Софья Витовтовна с Юрием на Боравинские ворота поднялись, некоторые из лазутчиков уже обратно к стенам прибежали.

– Ушли татарове! – кричат они еще снизу. – Ушли сыроядцы поганые!..

Вслед за этим бегут другие вестники, а вот конники по одному, по два скачут. Вот выскочили из-за обгорелых строений к самым воротам толпа босых мужиков с Ондреянычем во главе. У некоторых головы и руки обвязаны окровавленными тряпками – видать, что ранены были недавно. Орут они все истошно:

– Ушли поганые!.. Пометали в поле арбы и телеги с товаром. Пометали много всего от меди и железа!..

А на стенах уж воеводам докладывают конники из монастырей окрестных.

– Даже пищали и пушки пометали, и костры их без огня уж остыли…

– Ночесь, значит, убежали! – говорит радостно Юрий и крестится вслед за бабкой.

Софья Витовтовна стоит неподвижно, только глаза ее сияют и крупные слезы бегут по глубоким морщинам. А кругом гул голосов радостный. Ворота у Кремля отворены. Нет больше осады.