Княжич. Соправитель. Великий князь Московский - Валерий Язвицкий

– Отсидимся, – громко сказал Ряполовский, – стены крепки, а степняки ныне не те, что ране были.

Иван внимательно следил за всеми говорившими. Из разговоров выходило, что нет большой опасности. От этого нарочитого спокойствия леденело в груди Ивана, но он тоже сидел спокойно, и только глаза его тревожно впивались в лицо Ионы.

– Из нашего роду, – неожиданно заговорила бабка Софья Витовтовна, – не всем бы в осаде сидеть, разделиться бы семейству-то нашему.

Она смолкла, не решаясь как будто досказать свои мысли до конца, но все ее поняли. Наступило молчание, Василий Васильевич побледнел и хотел что-то сказать, но отец Иона опередил его и среди тяжкого безмолвия сказал твердо и громко:

– Нам превыше всего – пользы государствования. Надобно нам сохранить государство единым и сильным. Полагаю аз, грешный, что оба государя наши утре же отъехать должны на Волгу полки набирать, а мы тут все в осаду сядем и живот свой в руци Божии предадим.

Василий Васильевич решительно и сурово сдвинул брови.

– Горько мне сие и тяжко, – молвил он, – но яз памятую о Шемяке проклятом. При долгой осаде может он с татарами соединиться.

Послышались шаги в сенях, распахнулись двери, вскочил в княжие покои старый боярин Семен Иванович.

– Простите, государи, – кричит боярин, – токмо от Оки пригнал! Беда, государи, и лихо.

Замерли все в страхе, будто неживые, сидят за столом. Не сразу заговорил Василий Васильевич словно чужим хриплым голосом:

– Сказывай, что такое? Сказывай…

– Государь, государи мои, – дрожа и захлебываясь словами, спешит ответить Семен Иванович. – Государи мои, своровал князь-то Звенигородский. Ушел от Оки к собе, в свои вотчины, с войском, оробел он пред силой татарской… Открыл к Москве дорогу татарам! Дни через два тут будут поганые…

С яростью прервал боярина Василий Васильевич.

– Вотчину токмо свою бережет! – крикнул он и, обратясь, к митрополиту, добавил: – Вот какие слуги мои… – Он сжал в тоске руки, но сразу же воспрянул духом и начал твердо, как привычный воин: – Государыня матушка, поди побуди Марьюшку и деток. Собери их до рассвету. Пусть с малыми детьми в Углич едет и там схоронится. Наряди охрану для нее. – Он помолчал, как будто колеблясь и не решаясь, но потом снова заговорил: – Сама же ты, государыня, с сыном моим, князем Юрьем, в осаду на Москве сядешь меня вместо… – Передохнул он долгим вздохом и, обратясь к владыке Ионе, спросил: – А ты, отец мой, как мыслишь?

Медленно встал высокий и могучий старик. Лицо его было спокойно и властно. Все взоры обратились к нему.

– Прав ты еси, государь, – сказал он громко. – Токмо и ты сам отъезжай на рассвете. Татарове-то могут и завтра пригнать, хоша бы одни их яртаульные. Не должно им ведать, куда ты и княгиня твоя уехали. Мы же тут с государыней Софьей Витовтовной управимся, поможет нам Бог.

Владыка помолчал, перебирая четки, потом сказал великому князю:

– Ты, государь, сына своего Ивана с собой возьми. Сей, как сам ведаешь, – очи твои. Да из двора своего возьми нужных тобе людей и конников сотни две, а там тысячи пристанут. Так надежнее будет. Иван-то – с тобой, Юрий – с нами, а малые сыны твои – с княгиней твоей, и спасет Господь род твой.

Приблизясь к Василию Васильевичу, владыка благословил его, а тот трижды облобызал руку митрополита.

– Благослови, отче, и соправителя моего…

Иван быстро подошел к митрополиту и прямо взглянул ему в лицо. Сердце Ивана радостно дрогнуло, когда он увидел ласково устремленные на него светлые глаза владыки. В них было столько непоколебимой веры и силы, что юный государь, снова почуяв смелость и твердость в душе, молвил спокойно:

– Благослови, отче…

Владыка чуть усмехнулся уголками губ и, благословляя, наставительно молвил:

– Да поможет тобе Господь государем быти, как надлежит…

– Бояре и воеводы наши, – раздался звучный и спокойный теперь голос Василия Васильевича. – Мы, государи ваши, приказываем: сей же часец осадить Москву. В осаде же слушать во всем государыню Софью Витовтовну и сына моего, князя Юрья. Митрополит же Иона и владыка ростовской Ефрем в совете их будут, а яз все содею, как митрополит нам сказывал.

Совсем рассвело, пока шли беседы и сборы. Марья Ярославна зашла перед отъездом проститься. Василий Васильевич обнял ее и благословил, а она поцеловала руку его; благословил он потом и малых детей. Со слезами, но молча простилась Марья Ярославна с Софьей Витовтовной, Иваном и Юрием.

Тотчас же отец Александр с громогласным дьяконом Ферапонтом и дьячком Пафнутием начали утренние часы.

Иван, слушая и не слушая знакомые молитвы, видел пред собой бледное лицо матери, ее большие печальные и встревоженные глаза. Взглядывал он иногда и на бабку и вспоминал, как они из Москвы бежали через леса к Переяславлю-Залесскому, а отец в полоне был.

– Вот опять от татар бежим, – шепчет он вместо молитвы.

С болью думает он о постоянной грозе татарской и вдруг вспоминает слова владыки Ионы: «Быть государем, как надлежит…» Он глядит на образ Спасителя и шепчет в страстном порыве:

– Клянусь, Господи, – буду государем, спасу Русь от татар и усобиц!..

Отслушали утренние молитвы государи и из Кремля выехали. Были печальны все, но в уныние не впадали. Бабка истово и строго благословила и сына и внука, а Василий Васильевич благословил Юрия. Все же тяжко и смутно было на душе Ивана, когда поскакали они через опустевшие посады и пригороды московские.

Отец ехал в небольших санях, запряженных гусем: первый конь в оглоблях, впереди его на постромках – другой, а перед ним – третий.

– По-зимнему решили везти государя, – объяснил Ивану Васюк, – дабы шуму от колес не было, да и тяжела колымага-то.

– А где там с колымагой в лесах-то, – подхватил Илейка, – может, тропками, а не дорогами скакать придется.

На рысях догнали они до последнего своего подмосковного села, до Капустина, где Кузьмич, Дуняхин отец, был старостой. Уж выезжать стали из села, как Василий Васильевич позвал Васюка, остановив сани. Остановился и весь отряд.

– Тут я, государь! – крикнул Васюк, мигом соскакивая с коня. – Что изволишь?

– Дай мне квасу, а лучше, – передумал Василий Васильевич, – воды ключевой, ежели мы в поле. Аль из колодца, ежели близ села мы.

– Сей часец, государь! – крикнул Васюк. – В селе Капустине стали мы, тут колодцев много.

– Стой, – перебил его Василий Васильевич, – за водой ты пошли конника – пущай похолодней, прямо в ведре принесет. Сам же кликни мне, кого найдешь из боярских детей – яз послать хочу дозорных.

Когда к Василию Васильевичу подъехал молодой сотник, Васюк по знаку Ивана приблизился к нему.

– Что приказывает государь?

– Дозор наряжать, – ответил Васюк и, поклонившись молодому государю, стал конь о конь с другом своим Илейкой.

– Забыл яз за хлопотами сказать, – молвил он печально. – Кузьмич-то, Дуняхин отец, Богу душу отдал, царство ему небесное.

Илейка снял шапку и, перекрестившись, спросил дрогнувшим голосом:

– А что с ним было?

– Да ништо не было. Запрягал, вишь, впервой молоду кобылку, а она и лягни его. Ногой в подложечку, супротив сердца угодила. К вечеру и помер…

– Царство небесное, – сказал Илейка и вдруг, смущенно улыбаясь и отирая слезы, добавил: – Тивуна-то своего покойник хлыщом звал…

Глава 19

В осаде

Палит июльское солнце. Над полями и дорогами, куда неотрывно глядят сторожевые с кремлевских стен, дрожит, будто струйки воды, раскаленный воздух. От каменных стен пышет теплом, как от печки. Жарко, душно, а в небе ни облачка. Словно вымерли вокруг Москвы все посады. Убежали люди кто куда. Одни в Кремль схоронились, другие – за стенами окрестных монастырей, а иные просто по лесам разбежались. Да и в самой Москве тихо и безмолвно, хоть от беженцев и яблоку негде упасть. Затаился народ в страхе и трепете. Татар ждут…

В первом часу дня дозорные, глядевшие через Заречье в сторону Серпухова, где путь в Золотую Орду идет, заметили, как из дальних лесов стали выскакивать конники татарские. Взбивают кони желтую пыль, и вот все дороги, луга и поля хлебные зачернели всадниками. Как саранча, налетают татары, и запели на стенах боевые трубы тревогу.

Оцепенело все в Кремле на несколько мгновений, но вдруг все – и воины, и горожане, и посадские – ринулись к воротам, к стенам градским. На стенах пушки и пищали пушкари готовят, стрелки с луками и самострелами у стенных окон засели.

Горожане и посадские люди огонь на стенах разводят – воду и смолу кипятить начали, чтобы поливать со стен осаждающих, а над воротами на стрельницах камней и бревен наложили, чтобы на врага сбрасывать…

На улицах заголосили девки и бабы: молятся, причитают, созывают детей, как наседки. Гул повсюду катится: