Екатеринбург - Владивосток (1917-1922) - Владимир Аничков

Биричи, видимо, были в хороших отношениях с Николаем Меркуловым, имевшим на Седанке спичечную фабрику. Помнится, мы с женой прошли однажды к нему на фабрику, но не застали хозяев дома.

Бирич говорил, что Меркуловы, стоя во главе национальной организации, готовятся к перевороту. Я как-то не обратил на это должного внимания, ибо в успех подобного предприятия верилось плохо.

По словам Христофора Платоновича, он, выйдя из числа компаньонов Демби, получил пятьсот тысяч иен. Он хотел было купить имение на своей родине, в Черниговской губернии, но, приехав туда, затосковал по Дальнему Востоку и морю. Вернувшись назад, купил в городе несколько доходных домов и дачу. Капитал же, хранившийся в банке в русских процентных бумагах, превратился в прах.

— Я не считаю себя бедняком. Доходов с домов хватает на скромную жизнь, но всё же я вынужден сдавать и комнаты, не столько с целью материальной выгоды, сколько для большей безопасности, ибо не хочу попасть в сопки.

— Ой, смотрите, уйдут японцы, придут большевики и все ваши дома отберут. Продавайте-ка их, пока есть возможность.

— Пробовал, да трудно найти покупателя.

Кто-то из обласканных им гостей — Скурлатов или присяжный поверенный Миллер, арендовавшие у меня письменные столы для приёма клиентуры в моей же конторе, — узнав, что мы поселились у Биричей, задал мне вопрос:

— Как это у вас хватило смелости поселиться в такой семейке, как Биричи?

— Быль молодцу не укорь. Много нашей молодёжи побывало на каторге. Достаточно вспомнить Достоевского.

— Ну, батенька, Достоевский — политический, а этот — уголовный.

— Как — уголовный?

— Да так, он бывший фельдшер, отравивший за деньги богатого купца.

— Да что вы?

— Самое лучшее — почитайте Чехова и Дорошевича. Оба описывают его в своих записках о Сахалине.

Дорошевича я читал давно и, конечно, упоминания фамилии Бирича не помнил, а Чехов имелся под рукой, и я воочию убедился в правоте сделанного предостережения.

Конечно, после этого наше пребывание под кровлей дома убийцы было до известной степени омрачено.

И Христос прощал разбойников за их покаяние. Думаю, что Бирич много раз покаялся в своих проступках, а то обстоятельство, что два крупных писателя посвятили Биричу свои страницы, с несомненностью указывает на незаурядность этого человека. Из десятка тысяч сосланных суметь привлечь к себе внимание Чехова и Дорошевича было не так-то легко.

До осени оставалось немного и бросать дачу, где хорошо жилось, а дочурка поправлялась, было трудно. И мы решили дожить здесь до сентября. Конечно, наше отношение к хозяевам стало несколько иным. Мы начали запираться на ночь, да и замечаемые и ранее мелкие пропажи разных вещей стали относить не к действиям прислуги, а скорее к работе хозяев.

А вещи пропадали. Так, Лев Львович по просьбе сына Бирича, Сени, очень милого юноши, одолжил ему однажды браунинг. Сеня его не вернул, а на вопрос зятя ответил, что браунинг у него украли.

Мы стали замечать, что в наших чемоданах роются. Стали запирать и их. Пропадали такие мелкие вещи, как шёлковые чулки Наташи, очутившиеся на ножках Шуры.

— Ну, — говорил я, — просто прачка перепутала.

Пропадали и новые игральные карты.

— Просто не было карт, вот они и взяли, да забыли об этом сказать.

Наконец, однажды, в воскресенье, перед завтраком, моя руки в уборной, я положил на подоконник браунинг, который носил с собой более пятнадцати лет. Это был подарок моей жены, который она привезла из Берлина.

Вспомнив о нём за завтраком, я пошёл в уборную, но браунинга там не оказалось. Слава Богу, удалось купить подержанный.

Мой зять рассказал мне историю, слышанную от зятя Бирича, офицера-финна, заведовавшего радиостанцией на Русском острове. Его двое сыновей воспитывались у Бирича на даче. Сам офицер был женат на старшей дочери Бирича и был с ней разведён, что не мешало ему по праздникам посещать своих мальчиков Ростю и Славика. Сойдясь с моим зятем, он поведал, что вся семья Бирича, как его сыновья, так и дочери, очевидно, унаследовали от родителей склонность к преступлениям, и главным образом к присвоению чужой собственности.

О Пелагее Петровне он сказал, что она не уголовная, но мать её, дворянского происхождения, была сослана на Сахалин, где и прошло детство её дочери, на которой и женился Христиан Платонович.

А старшая дочь Бирича, бывшая жена этого офицера, оказалась форменной воровкой. Финн жаловался:

— У меня стали пропадать не просто деньги, но деньги казённые. Однажды пропали из стола четыреста рублей, и я, заподозрив денщика, отдал его под суд. Денщика сослали, а прекратившиеся пропажи через некоторое время стали повторяться, что заставило меня выслеживать вора. И я поймал собственную жену, которую так любил.

Это открытие привело к полному разрыву с женой, с которой он и развёлся.

После этого она сошлась с американцем и уехала с ним в Шанхай.

Перед отъездом, прощаясь и обнимая растроганного отца, она вытащила у него из жилетного кармана ключ от сейфа, стоящего в его спальне, и очистила его, увезя и бриллианты, и деньги.

Рассказ на нас так подействовал, что мы решили покинуть дачу. В это время в семье Биричей произошли исключительные события, и мы наше решение отложили.

НОЧНАЯ ТРЕВОГА

Ещё до переворота братьев Меркуловых нам пришлось пережить несколько неприятных и тревожных минут.

Я проснулся ночью от ружейного выстрела вблизи дачи. Подбежав к окну, я с трудом различил в ночной тьме в палисаднике несколько человеческих фигур. В одной из них я с трудом узнал старика Бирича с ружьём в руках, не ходившего по двору, а скорее ползающего на четвереньках. Мы с зятем, наскоро одевшись и захватив по револьверу, выбежали во двор.

Там мы застали Бирича, Миклашевского, Долгова и Сеню Бирича.

— В чём дело? — спросил я старика.

— Напали на соседнюю дачу. Уведут в сопки…

Соседнюю дачу несколько дней назад сняли инженер Горяев совместно с Колесниковым. Первый был наш хороший знакомый по Екатеринбургу, где мы совместно владели асбестовыми рудниками, второй — хоть и был мне знаком по Самарскому съезду управляющих банками, но, видимо, избегал вести со мной знакомство. Поэтому оба соседского визита нам не сделали. Надменную фигуру Колесникова я хорошо помнил и по биржевым заседаниям.

С их дачи слышались вопли о помощи.

Я обратился к мужчинам с предложением бежать на помощь, но и старик Бирич, и Лев Львович говорили, что это опасно и надо выжидать. Я настаивал на своём и двинулся к даче. Лев Львович, схватив меня за руку, не отпускал. Я вырвался и, быстро пробежав палисадник соседней дачи, вскочил на террасу и встал в углу с револьвером в вытянутой руке. Сердце сильно билось, было жутко.