Живой Журнал. Публикации 2011 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сижу в коротких брюках (55 рублей).
Не верю в то, что жизнь проходит.
Читай Достоевского в моём интегрировании.
Не будь слугой [для] Пушкин[а]. Служи себе <…>
Пиши книги, дорогой брат мой, мой спутник, товарищ по перу.
Дублты.
Виктор
6 июля 1957
Б. Эйхенбауму
<…> Ещё один Новый и, вероятно, трудный и длинный, потому что високосный год едет через Аэропортовскую и Малую Посадскую <…>
Искусство движется тем, что оно останавливается перед новым от изумления и обновляет старое. Частично это выражено в мифе. Миф — это путешествующее изумление.
Путешествие, суд и миф — дорога к реализму. Миф часто — рассказ о преступлении без суда.
Ещё путь 1) необычного — и второй путь 2) разобычнивания через революцию.
Поздравляю тебя с Новым годом, с новым скрипом дверей, с которым входят в новые квартиры и в старую жизнь новые книги; осматриваются, видят: на столах и на кроватях лежат старые книги, распухшие от закладок, которыми они раздвинуты, как жизнь снами.
Человечество едет к себе домой топтанными дорогами, как трамвай петляет по захолустным улицам, пока не выедет на главный проспект. Там слезаешь, идёшь один и слушаешь эхо своих шагов. Приходишь к себе: себя настигаешь. Искусство как бы в изумлении отступает перед найденным и достигнутым. Спутанные строчки текстов — это ходы, прогрызанные сердцем. Грызём под корой жизни, стараемся достичь сердцевины, ну а дятлы выдалбливают нас из-под коры, стуча цитатами. <…>
Милый мой друг, ещё не задолбленный дятлами, не кивай на меня головой, не кивай на мои цитаты. Это не цитаты. Это ходы, пробитые неведомым червяком, таким червяком царь Соломон обрабатывал стены храма, не желая прибегать к железу.
Мы при жизни обречены, как музыка, на переосмысление того, что сделали и не сделали.
Я читаю греческие романы, Библию, Шопенгауэра и многие принесённые мне книги так, как Дон Кихот читал греческие романы <…>
Искусство многократно в отличие от языка. Человек мыслит обычно в системе одного языка, но обычно же творит в системе нескольких одновременно существующих искусств, засекая явления линиями разных жанров.
Ручей истории, ручей театра, ручей путешествия, ручей судоговорения — они текут, сплетаясь по одному склону, сплетаясь, но не сливаясь в одну реку — прозы.
В ей отражается — так называемая душа.
Я еду, тень опережает меня. <…>
Целую тебя. С Новым годом!
Ты написал мне по поводу одной обыкновенной истории «вот тебе отомщение и аз воздам».
Немец-переводчик как-то спутал толстовский текст и перевёл (как ты говоришь).
Он перевёл «Я иду с туза»
Я иду с туза.
Крой!
Мы сидим без денег, но живём хорошо.
Витя
Москва
Конец декабря
1957 год
Б. Эйхенбауму
19 апреля 1958 год
<…> Борис милый. Приезжай к нам в Шереметьевку. Будет полный уход и обкорм. Будем ползать перед Б. М. Э. по коврам вместе с книжками. <…>
Всё, кроме содержания твоих снов, будет приготовлено.
Я втянулся в свою работу, но последний (пока) кусок достался мне с трудом и кажется мне стилистически тяжеловатым.
Приезжай, дорогой мой. Приезжай, наш самый любимый, скорей.
Вхожу в ритм открытий. Как трудны полюсы нашей жизни. <…>
Продолжаю писать.
Это я, твой Витя, увлёк тебя, профессионального учёного в слепой полёт над неизвестным нам миром.
Я не терял ничего. Я в первый раз положил самолёт на путь, который нами создаётся.
Потом я ушёл на десятилетия. Крутилась Земля. Сменялась погода. Ты летел через бури, усталость, через годы и измены.
Теперь мы снова летим вместе.
Качаю в привет тебе крыльями.
Уже сорок лет полёта.
Издержано сердце. Накопилась сажа, в трубе усталость. Аорта у нас на рентгене похожа на белую берёзу.
Мы летим. Я радуюсь полёту.
Милый Боря, наш способ быть счастливыми самый трудный.
Льды Амундсена не трудней. Одна мысль беспокоит. Не о книге, не об издании, только об истине. Неразгадываемой до конца, вдохновенной и приблизительной, как пейзаж.
Сима стучит в соседней комнате на машинке. Туманное море спокойно. Цветут вполголоса озябшие деревья.
Никому в мире я не написал столько писем, как тебе.
Витя
Б. Эйхенбауму
Дорогой Борис!
Пишу мало и клею. Чтобы написать тебе письмо, тщательно мыл перо Симиной ручки.
Кончается наша ялтинская весна.
Написал я в Ялте 61 страницу
Сейчас дочитываю и подскрёбываю непонятное.
Только мысль сопровождает писателя до старости и спорит с ним без упрёков.
Забота ослепила Фауста, дохнув в его глаза.
Не преступление с Гретхен, не любовь к Елене, не хитрость Мефисофеля. Нет, просто забота.
Идёт по ступеням жизни, подымаемся с грузом, а забота, как вьюга, холодит виски. Мы обмираем от холода забот <…>
Звёзды нас утешут, милый друг, дорогой мой пророк, поэт, несущий неснятые заботы дня.
Пока бьётся сердце. Пока пишет рука и память хранит всё собранное нами, всё то, что в этом порядке нам принадлежит, надо писать.
Не о мёртвых друзьях, е о горе их жён, не комментарии. Пиши Толстого. Сбереги людям своё понимание.
Стратегия учит забывать малое тактическое зло во имя главной цели.
Мы, Борис, должны быть бестактны.
Бросай муру, оставь благоразумие, даже шутки. Пиши. Кажется, это спасает.
Мы напишем небрежно. Скуём с заусеницами.
Нас не сразу прочтут.
Но время вынесет слово на берег.
Сердце сейчас успокаивает в широкой мысли.
Сердце легче, когда оно [счалено (?)] с жизнью путём искусства.
Верят же в своё христиане. Мы тоже верим в своё, и наша история ближе.
Будут счищать ошибки с твоих и моих книг, через поспешность, горячность, неполное видение увидят и правду <…>
Так трудно доделывать книги, уже болят руки.
Соль жизни, которая пробежала через меня, хрустит в суставах.
Срываюсь в гневе, уже не так весело, но ещё упрямей.
То, что написано, уже написано. Волны не могут вцепиться в берег, но они оставляют на нём понятные следы. Виден уровень эпохи. <…>
Виктор
29 апреля 1957
Б. Эйхенбауму
[25 января 1959]
<…> Сегодня мне 66 лет.
Как ни крути, это много.
Но жизнь продолжается.
Приезжай к нам. Лестница будет устлана пиджаками и усыпана мимозами.
Под подушку твою будет положен «Молодой Толстой».
Старый Шкловский будет прислуживать тебе при бритье.
Приезжай, дорогой. Приезжай, пока близко. Надо дорожить долгой нашей дружбой.
Твой Витя
Б. Эйхенбауму
Дорогой Боря!
Я выздоравливаю очень медленно. Чихаю. Температура скребётся около 36,7. А я животное хладнокровное.
Пишу уже о Хаджи Мурате и газавате.
Стараюсь быть элегантным
