Кони - Сергей Александрович Высоцкий

Именно эту комиссию под председательством директора Публичной библиотеки, члена Государственного совета Дмитрия Фомича Кобеко и имела в виду Софья Андреевна Толстая, когда рассказывала о том, как Анатолий Федорович из либералов попал в консерваторы. Комиссия, или как официально она называлась — «Особое совещание для составления нового устава по печати», была учреждена постановлением комитета министров 12 декабря 1904 года и начала работу 10 февраля 1905 года. Был подготовлен проект устава по печати, но он так и остался проектом — революция 1905 года заставила Николая II издать «Манифест 17 октября», в котором была обещана и свобода слова.

Заседания «Особого совещания» проходили в тягучих, длительных спорах.

Всю свою жизнь Анатолий Федорович был сторонником свободы печати. В тех редких случаях, когда ему, как судье или обер-прокурору, приходилось решать конкретные дела о привлечении редакторов к ответственности за якобы нарушение закона о цензуре, он вставал на сторону «нарушителя». В 1871 году цензурный комитет обратился в прокуратуру с просьбой привлечь журнал «Искра» за сатирические стихи, в которых употреблены священные слова. Кони ответил: «…не нахожу возможным согласиться с взглядом цензурного комитета на безусловную необходимость возбуждения по поводу сих стихотворений, судебного против «Искры» преследования».

В комиссии Кобеко большинство высказалось за полную отмену всякой цензуры. Причем, предчувствуя назревающие революционные события, требовали полной бесконтрольности даже те участники заседаний, которые в прошлом выступали как ревностные стражи «порядка» в печати. Так, либерал Кони оказался в «ретроградах», или, как сказала Софья Андреевна Толстая, «консерватором среди либералов».

Первого января 1905 года Анатолий Федорович писал одному из своих знакомых:

«Я очень устал от работы в совещании по делам печати — ив состоящей под моим председательством юридической комиссии о том же. Отсутствие нравственной дисциплины и сознания своего долга перед будущим своей родины сказывается и в наших русских законодательных работах. К сожалению, надо признать, что понятие о свободе у нас до крайности неясно. Большинство находит, что свобода состоит в следующей формуле: «Я делаю, что хочу, а другим препятствую делать то, чего я не хочу». Отсюда под флагом свободы всякого рода насилия…»

Пойдя против течения, он высказал недюжинную смелость и государственный ум. Выступая на заседаниях комиссии за отмену цензуры, он привел целый ряд примеров поразительного лицемерия власти, запрещающей печатать те или иные книги и сообщения.

«…Можно отметить и случаи, вызывающие скорбное чувство за те немногие предметы непререкаемой народной славы и гордости, о которых, однако, воспрещалось говорить. Достаточно указать на запрещение не только обсуждать определение святейшего синода о духовной каре, постигшей графа Л. Н. Толстого, в то время, как на него сыпалась печатная брань и прямые проклятия, но даже говорить о пятидесятилетием литературном юбилее «великого писателя земли русской»…

— Статья сто сороковая цензурного устава, — говорил Анатолий Федорович, — дающая право единолично решать судьбу печатного слова, не может и не должна существовать, если условием ее приложения, и притом строжайшим образом соблюдаемым, не будет поставлено точное соблюдение… указаний на вопросы государственной важности, признаваемой в чрезвычайных случаях не одним министром, а высшим правительством, причем каждый раз должно быть установлено, что оглашение вопроса угрожает вредом или опасностью для государства.

И он уточнял, что за вопросы государственной важности имеются в виду: план мобилизации, оборонительные предположения и тайные дипломатические переговоры (подчеркнуто мною. — С. В.).

Кони отнес сюда и предполагаемые заключения внутренних или внешних займов. «Вне этих вопросов — военно-морского, дипломатического и финансового — и притом в условиях общегосударственной важности, чрезвычайности и опасности, решительно никакие другие не должны подлежать запрещению оглашения».

Ясно и недвусмысленно. Он даже сделал маленькое, но очень важное добавление: при подготовке новой статьи необходимо от сведений, могущих послужить врагам и биржевым спекулянтам, отличать указания на недостатки и неуспешность тех или иных мероприятий по военному и морскому делу. Он высмеял министра внутренних дел, требовавшего безусловной безвредности книг, заявив, что при желании даже библию можно подвести под разряд вредных.

Но был один сорт книг, для которых Анатолий Федорович предлагал ввести обязательную цензуру, — медицинские книги для народного употребления, лечебники и врачебные руководства, книги, «имеющие предметом явления половой жизни», и порнографические открытки.

Своим коллегам по комиссии, решившим «единым махом» устранить все цензурные ограничения, Кони с гневом говорит:

— Больно видеть мальчиков и девочек, в которых только еще начинает пробуждаться физическая природа, стоящими перед многочисленными витринами с карточками, изображающими весьма недвусмысленно разные моменты интимных отношений и действующими разжигающим образом на молодое и восприимчивое воображение… Следует называть вещи их действительными именами и не смешивать свободу мысли с неприкосновенностью спекуляции на животные чувства посредством порнографических картинок.

Заботой не навредить здоровью парода было продиктовано предложение Кони рассматривать медицинские книги для массового читателя и лечебники специальными медицинскими органами — врачебными отделениями губернского правления или Медицинским советом. Он отмечал, что очень многие люди боятся показаться врачу и в то же самое время безоглядно верят печатному слову, верят самозваным лекарям, а то и обычным шарлатанам. О последствиях такой практики он знал хорошо по собственному судебному опыту и по заседаниям в Медицинском совете, высшем медицинском учреждении России, членом которого Анатолий Федорович состоял долгие годы.

Труды «Комиссии Кобеко» ушли в песок. Сколько таких комиссий было уже на счету Кони! Комиссия Баранова по разрешению спора между военным ведомством и правлением железных дорог, комиссия по рассмотрению архивов, «комиссия Муравьева» — «несть им числа», как говорил он сам. И к работе каждой комиссии он подходил очень серьезно, не просто отсиживал часы, а тратил массу времени на изучение вопроса, спорил, доказывал, безошибочно защищая самое прогрессивное решение вопроса, и… в очередной раз убеждался, что напрасно растрачивал свои силы, знания и опыт. Наверху никто не принимал всерьез рекомендации, и дело шло по-старому или разрешалось согласно единоличной воле, по странному стечению обстоятельств, как замечал Анатолий Федорович, всегда совпадавшей с мнением меньшинства.

Из записок доктора Маковицкого:

«1906 г. 4 августа.

Л[ев] Н[иколаевич]: Недавно был здесь корреспондент из Берлина, его поразила развращенность в России: на пристанях Волги продают порнографические картинки и покупают их обильно.

Софья Андреевна: Кони отстаивал в каком-то комитете, чтобы цензура осталась для неприличных картинок и книжек. Все были против него, возражая, что свобода выше нравственности».

«20 сентября. Сегодня Павел Иванович рассказывал, что плакал, когда читал