Лев Толстой. На вершинах жизни - Игорь Борисович Мардов

чуть не каждый день ездить верхом, что для многих из нас, вдвое его моложе, не только трудно, но и прямо непосильно. Но душевно и духом он там, куда огромное большинство людей проходит только через могилу, незримо и неведомо для всех других. А он ушел, И Я ЭТО ВИДЕЛ, чувствовал в нем и с ним. И в то же время я видел его. В этой очевидности ухода из жизни живого человека было нечто громадное и для меня единственное… Его смерть поэтому так исключительна и значительна. В ней, кроме физиологического состава умирания, не было смерти. Для меня это не "фраза", не "построение", для меня это очевидный психологический факт. Очевидный, ибо я его видел. Я видел не физическое умирание Толстого, не естественный физиологический акт, а таинственное религиозное преображение. Я видел воочию и с трепетом ощущал, как живой Толстой стоял вне жизни. И так же, как я считал своим долгом при жизни Толстого молчать об этом, так теперь, перед всеми здесь собравшимися, объединенными одной мыслью и одним чувством – религиозно почтить отошедшего Толстого, я считаю своим долгом свидетельствовать об этом великом факте его религиозной жизни. Великом, ибо тут была одержана труднейшая победа, тут свершилось величайшее торжество – человека над смертью".

Второе духовное рождение на Пути восхождения личной духовной жизни – это рождение Птицы Небесной.

Голос Птицы Небесной порою явственно доносится в речах Толстого последнего года жизни. Вот несколько цитат из Дневника первых трех месяцев 1909 года – еще до того, как (по приведенному выше тексту его письма к Черткову) «вместе с Толстым оказался некто, совершенно завоевавший Толстого и не дающий ему никакого хода»:

«В старости это уже совсем можно и даже должно, но возможно и в молодости, а именно то, чтобы быть в состоянии не только приговоренного к смертной казни, но в состоянии везомого на место казни. Как хорошо: «Я есмъ – смерти нет. Смерть придет – меня не будет». Мало того, чтобы быть готовым не удивляться тому, что есть смерть, ничего не загадывать; хорошо, главное, то, что вся жизнь становится торжественна, серьезна. Да, жизнь – серьезное дело»(57.4).

Запись 27 апреля 1909 года, то есть в день отправления письма Черткову о рождении Птицы Небесной в себе:

«Нынче могу написать со смыслом: «если буду жив», потому что чувствую себя слабо очень, спал 10 часов прекрасно, но чувствую близость – не смерти – (смерть скверное, испорченное слово, с которым соединено что-то страшное, а страшного ничего нет) – а чувствую близость перехода, важного и хорошего перехода, перемены. Хотел сказать: перейду к Богу; и это не верно. Если бы во мне не было Бога, то я мог бы сказать: пойду к Богу, а как же я пойду к самому себе. – Чтобы точно выразиться, надо сказать, что я перестану быть человеком. И в этом нет ничего ни дурного, ни хорошего, а только то, что должно быть…»(57.53)

В середине мая:

«Никогда не испытывал такого сильного желания смерти, спокойного и твердого и радостного желания. Кажется, что нечего делать здесь. Разумеется, только кажется»(57.67).

Через месяц, в середине июня 1909 года:

«В первый раз вчера испытал очень радостное чувство полной преданности воле Его, полного равнодушия к тому, что будет со мною, отсутствия всякого желания, кроме одного: делать то, чего Он хочет (я сейчас испытываю это). Я и прежде, давно уже познал это, как истину, открытую мне разумом, но только теперь испытал это как чувство – чувство обращения к Нему и желания получения указания от Него: что же делать? – Привык к молитве и к ожиданию ответа на человеческие речи. Но это самообман. Ответ есть в душе. Благодарю Тебя. Как хорошо! Чую ответ, и так радостно, что выступают слезы»(57.81).

«И, удивительное дело, в 81 год только только начинаю понимать жизнь и жить»(57.185).

Из письма дочери Татьяне Львовне в октябре 1909 года:

«Мне хорошо, даже очень хорошо, не по заслугам. Если есть на что пожаловаться, то – усталость, не физическая и не нравственная, а как бы сказать, деловитая усталость жизни. Допахал пашню, а еще рано, а на другую переезжать не к чему. И хочется на ночлег, от нечего делать спать, а мне умереть слишком хочется. Может быть, это временное, но есть очень сильно. Да уж и пора»(80.144).

Кончился 1909 год. Наступил последний год жизни Льва Николаевича Толстого.

Из Дневника 1910 года:

«Чем больше живу, тем меньше понимаю мир вещественный и, напротив, тем все больше и больше сознаю то, чего нельзя понимать, а можно только сознавать»(58.46).

«Пора проснуться, т. е. умереть. Чувствую уже изредка пробуждение и другую, более действительную действительность»(58.21).

27 февраля 1910 года, в записной книжке:

«Заспался, пора проснуться. Начинаю просыпаться уже, начинаю видеть настоящую жизнь и не верить в одно виденье"(58.153).

Из письма, написанного в апреле 1910 года:

«Бояться же смерти, слава Богу, не боюсь и, чем ближе к ней, то всё она мне естественнее и роднее»(81.227).

Из последних писем Черткову:

"Всё ближе и ближе подходит раскрытие наверное благой, предугадываемой тайны, и приближение это не может не привлекать, не радовать меня"(89.202).

"Я мало думал до вчерашнего дня о своих припадках, даже совсем не думал, но вчера я ясно, живо представил себе, как я умру в один из таких припадков. И понял то, что, несмотря на то, что такая смерть в телесном смысле, совершенно без страданий телесных, очень хороша, она в духовном смысле лишает меня тех дорогих минут умирания, которые могут быть так прекрасны. И это привело меня к мысли о том, что, если я лишен по времени этих последних сознательных минут, то ведь в моей власти распространить их на все часы, дни, может быть месяцы, – годы (едва ли), которые предшествуют моей смерти, могу относиться к этим дням, месяцам, так же серьезно, торжественно (не по внешности, а по внутреннему сознанию), как бы я относился к последним минутам сознательно наступившей смерти. И вот эта-то мысль, даже чувство, которое я испытал вчера и испытываю нынче и буду стараться удержать до смерти, меня*) особенно радует, и Вам-то мне и хочется передать ее. – В сущности это всё очень старо, но мне открылось с новой стороны.

*) Тем, кто исследует мотивы и причины ухода Толстого из яснополянского дома, надо бы особенно внимательно вникнуть в эти слова.

Это же чувство и освещает мне мой путь в моем положении и из того, что было и могло бы быть тяжело, делает радость»(89.226).

И, наконец, запись Дневника от 23 октября 1910 года, за несколько дней до ухода из Ясной Поляны и за две недели до смерти:

«Я потерял память всего, почти всего прошедшего, всех моих писаний, всего того, что привело меня к тому сознанию, в