Человек книги. Записки главного редактора - Аркадий Мильчин

Он на все говорил:

– У меня не было другого выхода. Вот таких объяснений Сарра Владимировна не понимала. Таких выходов она не признавала, сама не действовала так никогда – и потому позволила себе такую резкую реакцию. «Но главное: Телепин тут же после того, как М. принес ему Мережковского…» (напоминаю – речь идет о нескольких строках в разделе «Новые поступления» – описание приобретенной отделом рукописи, упоминание о публикации романа в 1918 г. – и все! Даже без аннотации произведения, написанного до Октября и повествующего о декабристах) «…позвонил в Агитпроп ЦК. Там наорали. Позвонил в Комитет по печати – см. выше. Затем Прокопенко звонил Н.М. Сикорскому (тогдашнему директору Библиотеки им. Ленина), и тот сказал Н.Н. Соловьевой (своему первому заму): «Он кричал на меня как на мальчишку…» И тот слушал этот крик и не сказал: «С кем Вы разговариваете? Я директор национальной библиотеки страны».

И самое главное. Прокопенко, конечно, никогда не читал ни строки Мережковского. Вряд ли и остальные абоненты – кроме Сикорского. Никто не знает, о чем идет речь. Все кричат – «снять!» Что снять? Когда кругом в этот же день идет поток упоминаний Мережковского (в том и дело, что в это же самое время продолжался сильный напор изучения «cеребряного века» – вопреки немалому сопротивлению), когда даже парижское, 1921 года, издание романа стоит в каталоге общего зала ГБЛ! (Житомирская С.В. Просто жизнь. М., 2008. С. 31–32).

Прочитав все это, я, естественно, воспринял сказанное как поклеп на себя, тем более что Мариэтта Омаровна не могла слышать, что я отвечал Житомирской, да и какие основания у последней были верить редактору, которая, кстати, не сказала, что это я понес показывать Телепину злополучную строчку, а сообщила только о том, что «они ее сняли». Показывать Телепину «Записки отдела рукописей», скорее всего, могла заведующая редакцией литературы по библиотековедению «Книги» Кошелева, бдительно стоявшая на страже идеологической чистоты редакционной продукции. Ведущий редактор «Записок…», а ею была, кажется, Елена Борисовна Покровская (впрочем, может быть и кто-то другой), об этом наверняка бы не заикнулась, дабы не осложнять себе жизнь. Поэтому я немедленно написал М.О. Чудаковой:

Многоуважаемая Мариэтта Омаровна!

С сожалением и горечью пишу Вам это письмо. Оно вызвано Вашей вступительной статьей к воспоминаниям С.В. Житомирской «Просто жизнь». Хотя Вы и закамуфлировали мое имя инициалом М., но без всяких на то оснований оболгали меня, выставили человеком подлым, совершившим недостойный поступок. Уверяю Вас, что Вас подвела память. Не ходил я к Телепину, чтобы посоветоваться, как быть с упоминанием Д. Мережковского в перечне поступлений. Не было этого. Это вполне могла сделать, минуя меня, Радиана Александровна Кошелева, зная, что я в аналогичных случаях не соглашался с нею. И хотя Главлит строго стоял на страже и всегда настаивал на вычеркивании любых упоминаний Мережковского и Гиппиус, все же иногда удавалось уговорить Солодина [18] или его заместительницу, если речь шла о дореволюционном времени, оставлять в тексте такие упоминания или библиографические описания. Не понимаю, откуда Сарра Владимировна могла взять, что именно я поступил так подло, чтобы отчитывать меня при Вас по телефону. Тут Вы, мне кажется, просто нафантазировали. Да, я не был бойцом и героем, но и подлецом тоже никогда не был. И всегда старался помогать редакции «Записок Отдела рукописей», если только это было возможно. Я, кстати, такого разговора Житомирской со мною по телефону не помню, хотя его содержание таково, что забыть его мудрено.

В издательстве была ненормальная обстановка. Телепин, не доверяя мне, подсаживал ко мне заместителей-комиссаров, бывших партийных функционеров, сначала Волошина, работавшего ранее в аппарате ЦК КПСС, затем Зубехина, бывшего секретаря обкома. Кошелева тоже всегда была «на идеологической страже». Но контроль за «Записками Отдела рукописей» я оставлял за собой, потому что иначе не обойтись было без скандалов и помех в выпуске этого издания, хотя Телепин и сам совал в него свой нос. Таковы факты. Вы скрыли мое имя за инициалом М., видимо, потому, что не хотели открыто выставлять меня на позорище, за что-то, вероятно, ценя меня. Но было бы правильнее переговорить со мной по поводу описанного инцидента. Вот ведь Сарра Владимировна, чтобы восстановить в памяти события, связанные с запретом Вашего обзора архива Булгакова, специально звонила мне и просила изложить, как я все это помню [19]. И в воспоминаниях все изложено фактически точно. То же самое могли сделать и Вы. Но, увы, не сделали. Я вовсе не хочу выставить себя перед Вами лучше, чем я есть на самом деле. Я пишу это просто ради восстановления истины и справедливости, чтобы Вы даже в мыслях не держали меня за подлеца. Всего Вам хорошего! А. Мильчин.

Я послал это письмо электронной почтой, но затем продублировал его обычной почтой, дополнив следующим текстом в постскриптуме:

P.S. Это письмо, первоначально отправленное Вам электронной почтой, дублирую обыкновенной почтой, так как не уверен, что электронное достигло Вас, судя по отсутствию всякой реакции.

Хотел бы также кое-что добавить к написанному прежде. Не кажется ли Вам странным, что ни Вы, ни Сарра Владимировна не указываете, каким образом «выяснилось, что М., главный редактор, понес показывать эти строки Телепину, директору “Книги”» (с. 31). Это очень существенно. Ведь эта информация могла быть ложной, но Вы не сделали даже попытки установить ее истинность.

Вы можете сказать мне: Ваша память субъективна. Но такой тяжелый разговор с Саррой Владимировной, которую я ценил и уважал, мне трудно было бы забыть. Я сейчас долго пытался вспомнить: что же все-таки могло на самом деле иметь место. Только одно: если бы Главлит стал настаивать на исключении имени Мережковского, тогда по заведенному порядку главлитовское начальство позвонило бы Телепину, и если бы с ним не договорились, то поручили бы разрешать конфликт отделу пропаганды ЦК КПСС или Госкомиздату СССР. И если бы Телепин узнал уже после контроля Главлита о наличии в списке поступлений в ГБЛ рукописи романа Мережковского, то он должен был потребовать корректуру «Записок», и я не мог бы ему ее не показать. Но по собственному почину нести корректуру пугливому и неумному Телепину, с которым у меня были отношения, мягко говоря, натянутые, мне не было никакого резону. Между тем по Вашей логике получается, что я сам побежал доносить на Житомирскую. Все это я неотступно пытался восстановить в памяти уже после того, как отправил Вам электронное письмо, травмированный «телефонным монологом» С.В. Житомирской в Вашем воспроизведении. Не ради оправдания, а ради истины. Конечно, я не могу сопоставлять себя с Саррой Владимировной. Конечно, я вел себя осторожней, но вовсе не заслужил такой оценки: «для вас важны только две вещи – зарплата и положение». Разве, например, в истории с публикацией Вашего обзора архива М.А. Булгакова я вел себя недостойно даже в описании С.В. Житомирской? Получилось, что Вы постарались возвеличить Сарру Владимировну за мой счет.