На дальних подступах - Сергей Кабанов

Сергей Иванович Кабанов

На дальних подступах

Глава первая

Путь в краскомы

Прежде чем рассказывать о событиях, приведших меня на передний край минувшей войны, я хотел бы коснуться некоторых сторон своей биографии и жизни моей семьи. Не потому, что считаю свою жизнь или жизнь родителей особо примечательной или исключительной. Наоборот, пожалуй, семья наша — обыкновенная, похожая на семьи других питерцев, и судьба ее схожа с судьбой многих рабочих семей начала необыкновенного двадцатого века. Революция 1905 года предопределила и судьбу отца с матерью, и мое будущее. Великий Октябрь дал направление моим взглядам, убеждениям и логически привел меня с юных лет к военной профессии, ставшей пожизненной.

Это не наследная профессия офицеров-дворян. Это революционная профессия рабочего класса, взявшего в руки оружие, чтобы добыть себе свободу, защищать ее от белогвардейщины и интервентов и оборонять завоеванное в классовых боях до конца.

Об этом написано немало книг, которыми я зачитывался в юности. Они были основой воспитания моих сверстников и всего послереволюционного поколения. И все же, думается, полезно, надо напоминать новым поколениям читателей, особенно тем, что приходят на наше место в армию и во флот, о той классовой закваске, о тех революционных дрожжах, что ли, на которых создавались и росли наши могучие вооруженные силы и наш советский офицерский корпус — корпус краскомов.

Мой отец Иван Потапович Кабанов, столяр-краснодеревщик питерской пианинной фабрики, находившейся на Васильевском острове, участвовал в революционных событиях 1905 года. Он был забастовщиком, ходил на демонстрацию; казаки, разгоняя восставших, ранили моего отца штыком в правую руку — самое страшное, что может постичь рабочего человека, которого руки-то и кормят.

Руку отец вылечил, но вскоре его арестовали, как бунтовщика — «против царя пошел», — и заключили в недоброй памяти Кресты; потом перевели в Петропавловскую крепость, а оттуда загнали в Сибирь. Все это я узнал постепенно, подрастая, от матери, от бабушки; обе были портнихами, но работу они добывали с трудом: семья рабочего-каторжанина была на дурном счету у хозяев и у полиции.

Отец вернулся из Сибири году в одиннадцатом, больной, замученный, но духовно несломленный. В 1912 году он умер от скоротечной чахотки.

После смерти отца жить стало еще труднее. Нас в семье кроме взрослых было еще четверо, и я — самый старший.

Матери удалось выхлопотать мне на казенный счет место в четырехклассном Андреевском городском училище, по нынешнему это семилетка. В 1916 году я его окончил и надумал поступить в техническое артиллерийское училище на Шпалерной.

В то время из-за войны и потерь на фронтах были снижены требования к поступающим в юнкерские, в технические военные училища и школы прапорщиков, снижены в смысле кастовости, происхождения и образовательного ценза. Но меня, сына рабочего-бунтовщика, даже не допустили к экзамену.

Надо было работать. Устроился сортировщиком писем на Главный почтамт. Служба оказалась нелегкой: восемь часов у стойки, через смену — днем, вечером, ночью, и к тому же без выходных круглый год, даже без праздничных дней. И заработок — ничтожный.

В октябре 1918 года меня зачислили в питерский продотряд и направили в Тамбовскую губернию заготавливать хлеб для рабочих.

На вокзале меня провожала мать, истощенная и больная, измученная каторжными дежурствами в палатах госпиталя возле острозаразных больных. Я тоже еле держался на ногах, голодный, но неунывающий.

Перед уходом поезда сбегал под водонапорную колонку и на беду свою напился студеной воды.

Мы должны были ехать через Москву — от Питера до Москвы поезд тогда шел трое суток. Но в Москву я не попал: в жару и бреду свалился на нары у круглой чугунки в теплушке. Меня спасла молодая и красивая женщина, командир, комиссар и душа нашего продотряда большевичка Прокофьева; это она отправила меня больного, без сознания с какой-то станции назад в Петроград. Не знаю уж, как я добрался и кто меня вынес из поезда, но очнулся я в почтамтской больнице не только с крупозным воспалением легких, но еще и с брюшным тифом.

Вспоминаю все это потому, что болезни, особенно тифы, как десяток добавочных фронтов, сопутствовали всей борьбе нашего поколения за победу революции. Не успеешь вылезти из одного лазарета, попадаешь в другой — так проходили те годы: то ранение, то тиф, то работа, то фронт, то в бреду тебя застигли на каком-нибудь украинском хуторе внезапно нагрянувшие махновцы, и с температурой градусов в сорок приходится спасаться от расправы. И все же мы продолжали бороться, стоять насмерть за Советскую власть, зная, что именно она принесет народу избавление от голода, от нужды, от несправедливостей подневольной жизни.

Весной 1919 года, когда войска Юденича, поддержанные финскими и эстонскими белогвардейцами, а также флотом англичан и других интервентов, предприняли наступление на Петроград, когда мятежники захватили форты Красная Горка и Серая Лошадь, настала пора и для меня сделать окончательный выбор. Мне встретился, к моему счастью, настоящий человек, наставник, который, наверно, необходим каждому юноше в жизни, особенно в дни бурных потрясений и сложных испытаний. Таким наставником стал для меня Алексеев, большевик из старых почтальонов, политический комиссар архива почтамта. Он многое объяснил мне и сказал, что пора всерьез браться за оружие и защищать Петроград от интервентов, Юденича и контрреволюции.

В начале мая 1919 года я записался стрелком в первую роту полка Петросовета. Рота эта почти целиком состояла из служащих почтамта. В ней было три сотни бойцов, почти все — люди пожилые, опытные в военном деле, когда-то отслужившие срок в армии, но в войну освобожденные от призыва, как и другие работники почт и телеграфа. Полк, сформированный из ополченцев — петроградских трудящихся, вошел в состав войск внутренней обороны революционной столицы.

Забегая вперед, скажу кстати: двадцать два года спустя, уже став профессионалом-военным, генерал-лейтенантом, я после завершения обороны героического Гангута — полуострова Ханко, был назначен командующим войсками тоже внутренней обороны блокированного Ленинграда и войска эти состояли в основном из ополченцев.

Полк Петросовета спешно и усиленно готовился к возможным боям на рубежах столицы революционной России. Бойцы нашей роты восемь часов работали на почтамте, потом до поздней ночи учились военному делу — обороне, наступлению. Нас муштровал требовательный и довольно жесткий командир роты из старых офицеров, поручик лейб-гвардейского Финляндского полка Володин. Он гонял нас безжалостно, занимаясь то строевой подготовкой, то обучением штыковому бою, и все — после напряженного рабочего дня да на голодный желудок.