На дальних подступах - Сергей Кабанов

Это тоже был урок жизни. Не всегда все следует мерить одной и той же меркой. Мог ли в конечном счете этот маленький кусочек масла, доставшийся таким путем голодным, самоотверженно несущим службу людям, повлиять на нашу честность? Нет, не мог. Это доказано жизнью, всей последующей службой моих товарищей по взводу, отлично охранявших форт и границу на льду. В ту зиму нами было задержано еще немало нарушителей, в Кронштадт сдали значительное количество контрабанды.

К рукам ничего не «прилипало». Это я знал твердо, веря, несмотря на случившееся, Пацеву; он всегда говорил мне правду и смотрел прямо в глаза.

Бывали зимы, когда гарнизоны фортов задерживали больше сотни нарушителей. А сколько случаев нарушения границы прошли незамеченными. Мы часто обнаруживали днем на льду между фортами следы гостей. Но сами, своими силами, мы не могли справиться и с охраной фортов и с пограничной службой. В то время не было главного — организующего начала в охране морской границы зимой. У государства хватало забот по организации охраны границы юга, запада и востока. До Кронштадта руки еще не дошли, вроде бы он в тылу, возле самого Петрограда, и в то же время — прямо на границе.

Впервые пограничная застава на четвертом Северном была размещена лишь два года спустя, когда гарнизона там уже не было, а за коменданта оставался командир взвода Мягги, он же смотритель форта. Ледовая служба давалась пограничникам нелегко, и я запомнил дату установления погранзаставы на форту потому, что именно в тот год погиб начальник этой заставы — Федосеев.

В Кронштадте на Якорной площади находится его могила. Мы похоронили его рядом с могилой жертв революции. Он погиб 12 марта 1925 года.

Ночью пограничный наряд, идя от четвертого Северного к седьмому, обнаружил в промежутке между фортами следы двух нарушителей и точно установил направление их движения — по кратчайшему пути на Лисий Нос к Ленинграду. Старший наряда послал напарника на заставу, а сам бросился по следам. На заставе была всего одна лошадь; туда часто приходили зимой из Кронштадта на аэросанях сотрудники Особого отдела, но в распоряжении начальника заставы, кроме этой верховой лошади, никаких средств передвижения не было. Он мигом вскочил на коня и сам поскакал на помощь старшему наряда, приказав бойцам резерва догонять его пешими. По утоптанной дозорами тропе еще можно было скакать, но дальше шел глубокий снег или голый лед. То утопая в сугробах, то скользя по льду, Федосеев обогнал старшего наряда, уже сбросившего, преследуя нарушителей, полушубок, вскоре сам увидел впереди, на светающем горизонте, два силуэта. Еще усилие — и они будут пойманы. Но тут споткнулся конь, Федосеев вылетел из седла на ледяные торосы; едва оправившись, он вскочил и погнался с маузером в руке за нарушителями. У самого берега он настиг было их, но получил две пули в живот. Убийцы ушли.

Позже на фортах стало известно, что это были террористы, устроившие взрыв в Деловом клубе в Ленинграде.

Так жила наша граница. С тех пор у меня осталось ощущение, что граница по Финскому заливу и Невской губе — линия фронта, она никогда не была мирной границей.

Вспоминая, как мы служили в те годы, удивляешься, до чего же все-таки быстро, в течение считанных лет, в этих трудных условиях полуфронтовой жизни была, наконец, организована береговая оборона и упорядочена боевая служба на фортах. Нас прислали на форты с очень сложной задачей: укрепить кадры краскомов, воссоздать, точнее, заново построить военную организацию крепости, которая формировалась веками, а разорена была в каких-нибудь два-три месяца вместе с рухнувшим царским строем. По силам ли это нам, во всех отношениях полуграмотным юношам, с избытком обладавшим не знаниями, а лишь революционным энтузиазмом? Порой казалось, что не по силам. Надо было учиться и переучиваться. Но у кого?

Старые офицеры относились к нам по-разному. Одни не могли учить, потому что сами пришли из армии и плохо разбирались в морской артиллерии и крепостном деле. Другие не хотели учить, они в лучшем случае равнодушно поглядывали на то, как беспомощно мы барахтаемся, и выжидали, чего же добьются эти недоучки из рабочих и крестьян. Третьи относились просто враждебно, как, например, командир дивизиона Мошарский, сменивший очень доброжелательного Селицкого. Мошарский терпеть не мог краскомов и рад был случаю насолить любому из нас. Рассчитывать приходилось прежде всего на самих себя, на самостоятельную работу с учебниками и наставлениями, на опыт старослужащих солдат и младших командиров, всегда готовых помочь своему краскому.

Но старослужащих становилось все меньше: с 1924 года, когда началась «реформа Фрунзе» — упорядочение жизни армии и флота, переводимых на мирные рельсы, старослужащих увольняли в запас, призывая новый контингент. Состав армии менялся. Учиться, заимствовать опыт не у кого, зато поддержка молодых новобранцев нам была гарантирована во всем. Молодой красноармеец и краснофлотец охотно поддерживали своих красных командиров, что помогало нам переносить всякие невзгоды и обиды.

Мне запомнился поразительный случай, и жестокий, и вместе с тем трогательный. Это произошло зимой, после моего возвращения из долгой поездки за Пермь, на север, куда группу молодых краскомов посылали отбирать для крепости призывников.

Больше месяца мы жили в Усолье, принимая новобранцев. Глушь невероятная, на местном базаре охотники на диво нам продавали живых медвежат; на призывной пункт приходили здоровенные парни в лаптях, в домотканых штанах и армяках с острыми топорами за пестрым кушаком и с огромными, на пуд черных сухарей, мешками за спиной. Из дальних деревень они добирались до Усолья за месяц, а то и больше. В артиллерию по старой традиции брали только рослых и очень сильных людей — не мудрено: на форту Первомайском, например, все еще стояли одиннадцатидюймовые мортиры, снаряды которых весили до пятнадцати пудов; никто из призывников Усолья не был нами забракован, хотя все они были неграмотными и казались попросту дикими: когда тысячу мобилизованных для Кронштадта новобранцев мы перевезли на колесном пароходике через Каму к железнодорожной станции, выяснилось, что все они впервые увидели рельсы, вагоны и паровоз. Но служили эти ребята отлично. Именно эти богатыри из глухомани, обучаемые на фортах не только азам артиллерийского дела, но и грамоте, с полным сознанием поддерживали нас, красных командиров. Для них долголетняя военная служба превратилась тогда в подлинную школу жизни и культуры.

Так вот, когда я вернулся в крепость с пополнением, меня назначили командиром нового взвода на батарею шестидюймовых пушек системы Канэ, расположенную на форту шестом Северном. Батареей командовал Аксель Александрович Петерсон, строгий, но хороший человек, уходивший с личным составом на зиму в Кронштадт и готовый захватить туда с собой и меня. Но командир дивизиона Мошарский считал, что краскомов надо держать в черном теле. Он приказал оставить меня с дежурным взводом на льду на вторую зиму. Единственное, чего мне удалось с помощью Петерсона добиться, это перевода в мой новый взвод все того же Пацева в качестве помощника командира. Не знаю, как бы я справился без него с обучением молодых и неопытных красноармейцев и с организацией на незнакомом форту караульной и пограничной службы.