Человек книги. Записки главного редактора - Аркадий Мильчин

В заключение не могу оставить без внимания оскорбительные слова об издательстве «Книга» в том же «телефонном монологе» Сарры Владимировны. Никак не могу согласиться с тем, что «интеллигенция обходит его [издательство «Книга»] как зачумленное». Это грубая ложь, и я могу ее опровергнуть десятками фактов. Назову из тех, кто и не думал обходить «Книгу», а плодотворно сотрудничал с ней, хотя бы Петра Андреевича Зайончковского, Вадима Эразмовича Вацуро, Максима Исааковича Гиллельсона, Нору Яковлевну Галь. С Петром Андреевичем, более того, даже завязались отношения почти дружеские. В доказательство приведу по стенограмме цитату из его выступления на защите моей кандидатской: «В последней инструкции ВАК подчеркивается, что помимо научных данных диссертанту необходимы высокие моральные качества. Я думаю, что в этом отношении мой десятилетний опыт дает мне полное право характеризовать А.Э. Мильчина как человека кристальной честности, посвятившего себя своей специальности и работающего на пользу нашей Родины». Вы, конечно, другого мнения обо мне и об издательстве «Книга». Это, однако, не делает Ваши оценки справедливыми, о чем я и хотел Вам сказать. И как мне теперь смыть ту грязь, которой Вы меня запятнали?! (02.05.06).

В конце концов Мариэтта Омаровна прислала ответ:

Уважаемый Аркадий Эммануилович, я получила оба Ваши письма. Получив первое, я не была уверена, нужен ли Вам мой ответ. И во всяком случае – он не мог быть кратким.

После Вашего письма по почте (дошло позавчера) стало ясно, что ответ нужен. Среди прочего, Вы, видимо, все же не вполне поняли, что это – моя дневниковая запись только что рассказанного мне С.В. (поэтому ошибок памяти, как в мемуарах, тут не было) – и призвана была характеризовать ее неукротимый характер, а не ее абонента; тому, кого я обозначаю М., я вообще ни малейших характеристик не даю – я оцениваю Телепина и Сикорского.

На пространный ответ нужно несколько часов, у меня действительно не было их пока совсем (ложусь около 3-х, встаю рано, и все равно ничего не успеваю), но все же в ближайшие дни я их выберу и представлю Вам свое видение нашего общего прошлого.

Не очень верю, что из этого получится что-то путное. Но я вижу, что обязана это сделать.

Ни С.В., ни я никогда не держали Вас за подлеца, Аркадий Эммануилович. Вам это прекрасно известно. Не будем топить отвратительные обстоятельства, в которых пришлось нам волею судеб провести большую часть жизни, в громких словах. Пожалуйста, отнеситесь ко всему спокойней. Ведь список того, что Вам удалось, несмотря ни на что, есть у Вас в сознании – на него и опирайтесь.

Своего ви`дения общего прошлого Мариэтта Омаровна не представила, но скорректировала переданную ею со слов Житомирской характеристику меня как человека. Публикуя эту же статью в составе сборника своих произведений (Чудакова М.О. Новые работы, 2003–2006. М.: Время, 2007), она сняла весь текст об изъятии сведений о поступлении в Отдел рукописей ГБЛ рукописи романа Мережковского и сообщила об этом моей дочери. Она, видимо, осознала, что ведь того, что я отвечал по телефону Житомирской, она слышать не могла, а Сарра Владимировна, возмущенная чудовищной глупостью случившегося, могла передать мой ответ в собственной интерпретации. А слова о том, что у меня не было другого выхода, могли касаться только одного: что я не в силах перебороть Телепина и Комитет по печати и сохранить запись о поступлении в Отдел рукописей ГБЛ рукописи романа Мережковского.

Так или иначе, из переиздания вступительной статьи пассаж о телефонном разговоре Житомирской с неким М. Мариэтта Омаровна сняла. Так что в какой-то степени я был удовлетворен. Но не скрою: статья Чудаковой в первоначальном ее виде стоила мне немалых нервных переживаний. Ради того, чтобы показать неукротимый характер Сарры Владимировны, оболгать другого человека, пусть и скрыв его имя за инициалом, не задумываясь, какое воздействие это окажет на него, – вижу в этом какую-то нравственную глухоту и ослабленную человечность.

Но на этом разговор о Телепине закончить нельзя. Помимо заместителя директора по производству Горелова (о котором я подробнее расскажу ниже) разрушающее влияние имел на него некто Сергеев – помощник директора по кадрам, проходимец и забулдыга. Финал издательской карьеры этого кадровика был вот какой: его застали в собственном кабинете спящим на столе в довольно-таки пьяном состоянии. Но до этого он успел принести немало вреда и Телепину, и многим в издательстве, нашептывая мнительному директору всякие сплетни. О том, каким гнусным человеком был Сергеев, можно судить по эпизоду, о котором уже сейчас, через много лет, рассказал мне художественный редактор Николай Дмитриевич Карандашов, человек исключительно порядочный и правдивый: Сергеев в порыве пьяной откровенности хвастался, что каждый сотрудник издательства полностью в его руках, что он может что угодно вписать в трудовую книжку. Имей, мол, в виду.

Что же касается самого Телепина, он в конце концов не нашел ничего лучшего, как подать в суд на местком профсоюза издательства, который не давал согласия на безосновательное увольнение некоторых работников по представлению Сергеева. Как пишет Ф.М. Шкловер,

это дошло до горкома профсоюза. Те, в свою очередь, звонили в Комитет по печати и просили урезонить Телепина. Комитету это надоело, тем более что приближался критический возраст Телепина, и его надо было отправлять на пенсию.

Но Фаина Михайловна то ли забыла подробности, то ли не была участником разбирательства в Комитете обстановки в издательстве, сложившейся из-за Телепина. Все происходило у первого заместителя председателя Комитета по печати Юрия Серафимовича Мелентьева. К нему были вызваны (видимо, по просьбе Главной редакции общественно-политической литературы) Телепин, я, секретарь партбюро, председатель месткома профсоюза издательства. Присутствовали главный редактор главной редакции Комитета В.С. Молдаван, кураторы нашего издательства Федоров и Сергеева. Разговор был коротким. Мелентьев представил все как конфликт между директором и главным редактором, чего не было и в помине (я держал полный нейтралитет), и пригрозил, что, если обстановка в издательстве не улучшится, и директор, и главный редактор будут уволены. Вот такой суд.

Рисс, получив мой отчет о мелентьевском суде, прислал мне письмо с утешительными строками:

Видимо, через неделю-другую все вернется на свои места, а с Телепиным вопрос решится особо, когда он учинит какой-нибудь из ряда вон выходящий бетиз[20], после чего его снимут в 24 часа, как случилось с нашим секретарем горкома по пропаганде Жорой Кондрашевым, который в присутствии Фурцевой выступил с политически невежественной речью, после чего она сказала в ЦК: «Как такого дурака можно держать на месте секретаря по пропаганде» (сейчас он возглавляет ЛО «Советского писателя» и чуть не облобызался со мной у кассы Литиздата, хотя раньше подавал два пальца – мы ведь оба старые сменовцы с той разницей, что при сокращении штатов в 1940 году его уволили как малоспособного к журналистской работе) (23.01.72).