100 великих литературных героев - Виктор Еремин

Наиболее яркую характеристику Базарова писатель вложил в уста слуги Кирсановых старика Прокофьича, который прямо называл гостя «”живодером” и “прощелыгой” и уверял, что он со своими бакенбардами – настоящая свинья в кусте». [279]

В целом Базаров поражает бессмысленностью своего существования и безапелляционностью своих суждений. Он даже лягушек режет для того, чтобы убедиться в верности выводов своих предшественников, а не в поиске новых истин, другими словами, не несет в себе какого-либо созидательного начала. Тургенев попытался загладить это бросающееся в глаза явное безделие героя яркой художественной чертой – красными (читай: натруженными) руками Базарова и рассказами о его врачевательном таланте. Однако мы так ни разу и не видим Евгения в действии, если не считать его ложногероическую гибель, более похожую на самоубийство – по личному недосмотру, участвуя чуть ли не ассистентом во вскрытии умершего тифозного больного, он по небрежению своему заразился и умер.

Сразу же после публикации романа критик журнала «Современник» М.А. Антонович в ряде статей представил Базарова как карикатуру на современную Тургеневу российскую молодежь.

В противовес Антоновичу один из идеологов нигилизма Д.И. Писарев попытался возвысить образ Базарова и заложил основные направления советской критики, преподносившей героя романа как передового человека своего времени. Писарев скромно отметил, что роман «Отцы и дети» «сам по себе не разрешает никакого вопроса и даже освещает ярким светом не столько выводимые явления, сколько отношения автора к этим самым явлениям», [280] чем единым махом освободил писателя от обязанности не то что досконально, но хотя бы в основном быть информированным о том предмете, о котором он пишет.

Каким же видели своего сотоварища сами нигилисты? Писарев сказал и об этом, подспудно восхваляя тургеневского героя. Приведем только небольшой фрагмент из его статьи: «На людей, подобных Базарову, можно негодовать, сколько душе угодно, но признавать их искренность – решительно необходимо. Эти люди могут быть честными и бесчестными, гражданскими деятелями и отъявленными мошенниками, смотря по обстоятельствам и по личным вкусам. Ничто, кроме личного вкуса, не мешает им убивать и грабить, и ничто, кроме личного вкуса, не побуждает людей подобного закала делать открытия в области наук и общественной жизни. Базаров не украдет платка по тому же самому, почему он не съест кусок тухлой говядины. Если бы Базаров умирал с голоду, то он, вероятно, сделал бы то и другое. Мучительное чувство неудовлетворенной физической потребности победило бы в нем отвращение к дурному запаху разлагающегося мяса и к тайному посягательству на чужую собственность». Конечно, ничего подобного у Тургенева не сказано и не могло быть сказано, но именно таким (то бишь абстрактно безнравственным) хотел видеть нигилиста критик и этим задавал тон всей критике последующих времен.

Иван Сергеевич применил к Базарову знаменитый театральный принцип «свита играет короля». Не столько сами бессмысленные или отвратительные поступки и высказывания Евгения, сколько неадекватная реакция на них окружающих создают из молодого человека некое подобие нигилиста и благородного мыслителя. И все-таки и сам Базаров необычайно интересен нам сегодня и актуален как личность, ибо является выдающейся демонстрацией облика человека, жившего и погибшего в беспредельной и ничем не подкрепленной гордыне.

Иван Сергеевич сделал все возможное, чтобы доказать реальность своего героя. Он даже рассказал историю о том, как его в свое время удивил молодой провинциальный врач Д., с которого он и написал образ Базарова. Тургеневоведы даже попытались отыскать его и определили некоего уездного врача Дмитриева, умершего в 1860 г., но доказать свое предположение не смогли. Тогда появилась версия о другом прототипе – соседе писателя по деревне В.И. Якушкине.

К вышеназванным лицам добавились еще: молодой русский врач, встретившийся Тургеневу в поезде во время поездки в Германию; молодой доктор, с которым Тургенев познакомился в вагоне Николаевской железной дороги; частично – Чернышевский, Добролюбов и Белинский. Сегодня исследователи успокоились на всех устраивающей версии: Базаров – собирательный образ.

Катерина Измайлова

Николай Семенович Лесков – человек великой страсти, великих противоречий, великой Совести и великого патриотизма. Недаром А.М. Горький, прочитавший в 1909–1911 гг. на острове Капри цикл лекций под общим названием «История русской литературы», констатировал тогда, что Лесков писал «не о мужике, не о нигилисте, не о помещике, а всегда о русском человеке, о человеке данной страны. Каждый его герой – звено в цепи людей, в цепи поколений, и в каждом рассказе Лескова вы чувствуете, что его основная дума – дума не о судьбе лица, а о судьбе России». [281]

Именно в этих словах и вскрыта суть современного непонимания творчества Лескова. Николай Семенович – писатель судьбы Отечества, а сегодня в произведениях его нередко ищут квинтэссенцию русского характера, более того – образ русского народа. И это глубоко ошибочно. Лесков – ярчайший представитель разночинной литературы, следовательно, в книгах его (в продолжение аристократической литературы XIX в.) дано преимущественно аристократическое представление о русском народе, хотя и богато украшенное великим знанием внутреннего мира простого человека. К сожалению, знание не есть истина, и русский народ в творениях Лескова остается, с одной стороны, романтической мечтой, а с другой стороны, мрачным представлением писателя о нем. Отметим, что этой болезнью страдают творения всех ересиархов Великой русской литературы.

Лескова нередко называют самым русским, самым национальным писателем из всех писателей нашей земли. Идет это от той части отечественной интеллигенции, которую принято называть патриотической, исповедующей преимущественно уваровскую формулу «Самодержавие, православие, народность», а следовательно, признающей и даже провозглашающей страдательную подчиненность народа в отношении безответственных перед ним самодержавия (вообще всякой власти) и православия (церковной иерархии).

Николай Семенович сам неоднократно подчеркивал, что лучше всего ему удавались положительные характеры. Однако в положительных у писателя (особенно с годами) преобладают такие свойства человека, как покорность, готовность всепрощающе пострадать от власть имущего злодея, смирение пред уготованной судьбой. То есть в продолжение аристократической литературы Лесков приветствовал феминизированный лик русского человека. Ведь испокон века православная интеллигенция России провозглашала, что в отличие от богоизбранного народа – евреев, русский народ является народом богоносным, находящимся под Покровом Божьей Матери, а Россия есть юдоль ее, следовательно, Божеский лик русского народа – смиренно страдающая и уповающая только на Бога женщина.

Скажем прямо, такое понимание русского народа – чисто аристократическая и интеллигентская выдумка, не имеющая никакого отношения к реалиям. Интеллектуалам хотелось и хочется видеть народ таковым, чтобы исподволь в полной мере ощущать себя хозяевами, сверхчеловеками и спасителями, ну а предлогом к тому стал, как всегда, Бог и вера в него. Сама русская история, и уж тем более важнейшая часть ее – русская литература (вопреки многим ее великим творцам) и ее герои, тысячекратно опровергли навязываемый нам образ покорных, молящих и безмолвствующих русских. Не стали исключением и герои Лескова, в творениях которого даже старчество есть форма активного борения против земного злодейства за торжество добра Божеского.

Николай Семенович Лесков родился 4 февраля 1831 г. в селе Горохове Орловской губернии. Мать его, Мария Петровна Лескова (урожденная Алферьева) (1813–1886), была из орловских обедневших дворян. Отец, Семен Дмитриевич Лесков (1789–1848), выходец из священнической среды, служил дворянским заседателем Орловской уголовной палаты (следователем по уголовным делам). Николай стал старшим из семи детей Лесковых.

В 1839 г. отец со скандалом ушел в отставку, и семья перебралась на жительство в недавно купленное имение – хутор Панин Кромского уезда. В 1841 г. Николай поступил в орловскую гимназию, но учился неровно и в 1846 г. не выдержал переводных экзаменов. Однако ко времени отчисления из гимназии он уже подрабатывал писцом в Орловской казенной палате и активно вращался в кругу орловской интеллигенции.

Именно тогда Лескову довелось познакомиться с ссыльным малорусским писателем, этнографом и фольклористом Афанасием Васильевичем Маркевичем (1824–1867), под влиянием которого юный Лесков и избрал свой жизненный путь – юноша твердо решил стать писателем-этнографом.

После внезапной кончины отца в 1849 г. Николай был переведен по службе в Киев чиновником казенной палаты. Там он жил в семье дяди по материнской линии, профессора-терапевта Киевского университета Сергея Петровича Алферьева (1816–1884).