В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

Начальство за стойкой выясняло отношения с какими-то высушенными стариками, тихо выражающимися по-английски. Тут же две старые бабки с седыми буклями, одетые под молодых, качали свои права по-немецки. Самый главный за стойкой пожилой начальник, весь в золотых галунах и позументах, лаял со стариками по-английски, шпрехал со старушками, а своими молодцами распоряжался на иванок-поткиванок. Тоник, кажется, уже немного понимал венгерский язык. В общем-то, когда находишься в стране, это вполне естественно. Вот стоящие за барьером в ряд мужики — в таких же точно черных, расшитых золотом адмиральских мундирах, как и их начальник, — щелкают каблуками, когда подходят постояльцы, чтобы сдать или взять ключ, вот выкладывают ключи на стойку, выразительно стуча ими, будто завзятые игроки — костяшками домино.

Тоник дождался удобного момента, когда старики и старушки слиняли. Пришвартовался. Облокотился о стойку.

— Слышишь? Мне надо отдельный номер.

— Пожалуйста?!.

Белые манжеты, черные рукава, золотые галуны предупредительно взлетели, запорхали над барьером. Но тут же стало ясно, что слово «пожалуйста» вовсе не означало готовности удовлетворить законную просьбу Тоника. Глаза у адмирала были пустые и невидящие, как у боксера при нокдауне. Было очевидно, что он не понял просьбы. Небось только слово «пожалуйста» он и знал по-русски.

Кто-то из черных мундиров, наподобие хорошо смазанных поршней скользивших туда-сюда на втором плане, склонился к его уху и, неотрывно глядя на Тоника, что-то шепнул. Перевел, видать, с русского на иванок-поткиванок. Адмирал живо взглянул в ту сторону, где приглашенный в страну писатель Усов продолжал прилежно трудиться над бланками. Потом снова перевел взгляд на Тоника и как-то двусмысленно улыбнулся. Даже усмехнулся.

— Там все улажено!

И замахал руками, перекрещивая их, будто пытался остановить попутную машину или протирал разделявшее их с Тоником запотевшее стекло, которого на самом деле не было. Мол, сосиску вам в рот, товарищ Тоник. Ва фан куло!

— Не имеете права, — сказал Тоник по возможности твердо, но голос его при этом все же дрогнул.

— Все улажено, — повторил адмирал и отвернулся, как если бы Тоник был не иностранцем, не гостем, не представителем великой державы, а пустым местом, то есть как если бы его и вовсе не было.

— Двух мужиков вместе не селят, — настаивал Тоник. — Не положено.

Об этом интересном международном правиле рассказывал ему Слава Бандуилов. Мол, вместе селят только голубых.

— У вас можно, — очень неясно выразил свою мысль адмирал.

— Зато у вас нельзя! — категорически отрезал Тоник. — Я знаю. Вот так.

Портье ударил ладонью о ладонь, отряхнул пыль. Стряхнул, что называется, прах. Мол, разговор окончен, дорогой товарищ. Мол, ва фан куло, каццо!

— Порка мадонна! — возмутился Тоник. — Да кто ты такой?

Смуглое лицо адмирала побледнело. Адмирал полез во внутренний карман кителя, извлек шикарный бумажник из крокодиловой кожи, выложил на барьер визитную карточку. Тоник мельком взглянул на нее: Бела Будаи. Отель «Астория». Адмирал.

— Ладно, — сказал Тоник. — В гробу я видал таких адмиралов. — У нас в цирке они занавес отодвигают и подметают манеж. Поня́л?

Но по плывущему взгляду Белы Будаи видно было, что он ничего не понял. Не осознал.

— Пожалуйста?! — только и повторял он, как попугай.

И только позеленевшие от злости губы раздвинулись в нехорошей улыбке.

«Культурный нашелся! — тоже зло подумал о нем Тоник. — Porco Giuda![54]»

…Их с Платоном апартаменты, однако, оказались в большом порядке. Туда вели белые высокие двойные двери с изогнутой латунной ручкой, которую, как и все здесь, видать, каждый день драили зубным порошком. Холодильник, оформленный под деревянный шкафчик, ломился от импортной выпивки. Две широкие, но непривычно короткие кровати были вплотную придвинуты друг к другу. Журнальный столик и два кресла с высокими спинками стояли поодаль. Как и ребристая подставка для чемоданов с черным громоздким, допотопной конструкции телефонным аппаратом сбоку. Такой высокой рогульки, на которую кладется трубка, Тоник отродясь не видел. Дверей в номере было несколько. Кроме входной — дверцы встроенного платяного шкафа. Столь же высокая и белая, как входная, — дверь во внутренние покои, за которой душ, отгороженный розовой синтетической пленкой, сортир и умывальник зеленого цвета с хромированной арматурой. Куча махровых полотенец на вешалке, а одно даже постелено на полу, рядом с зеленым же унитазом.

Проводивший их в номер Иванок потянул за ремень, болтавшийся возле балконной двери. Загрохотали, опускаясь, жалюзи. Он снова их поднял, демонстрируя местную технику. Огляделся: все ли в порядке? Поморщил нос. Поправил очки. Приоткрыл дверь на балкон.

— Так. Хорошо. Отдыхайте пока. Я позвоню…

И слинял. Что-то, между прочим, было у него общее не только с Тоником, но и с Платоном. «Небось такой же псих», — подумал Тоник.

Их балкон ласточкиным гнездом нависал над улицей. Внизу гремели трамваи. Машины на перекрестке разбегались в разные стороны. Дома дымились, точно оттаивая с мороза. Цветные змейки реклам струились у подножий зданий. Сплюснутые в кляксы, семенили по тротуару фигурки людей.

— Пройдемся? — предложил Тоник, вернувшись с шумного балкона в тихую комнату.

— Который час? Кхе!

— Половина.

— Половина чего?

— Второго, — сказал Тоник.

— У меня деловая встреча.

— Ладно, — сказал Тоник, — как хочешь. Тогда дай немного взаймы.

— Сколько?

Тоник задумался.

— Давай сто.

— Сто чего?

— Ну этих… — сказал Тоник. — Как их?..

Платон отсчитал пять синеньких.

— Только не заблудись. Кхе!

— У меня карта, — сказал Тоник, доставая из кейса карту Будапешта и перекладывая ее во внутренний карман блейзера. — Ты-то когда вернешься?

— Не знаю.

— Учти, тут другое время. И вообще — один больно не разгуливай…

Тоник небрежным жестом накинул чуть широковатое в плечах кожаное пальто, открыл наружную дверь, ступил на мягкую ковровую дорожку, вызвал лифт и остался ждать в полутьме коридора.

Наконец щелкнуло, створки лифта заурчали, поползли в стороны. На пятачке ярко освещенной клетки толпились импортные товарищи.

— Вниз? — на всякий случай спросил Тоник, делая шаг вперед.

— Гоу ту слоу, — ответил тощий старик в светлом, школьного размера костюмчике и ткнул сухим пальцем себе под ноги, прямо в начищенные до зеркального сияния башмаки.

Тоник надавил на кнопку первого этажа. В лифте удушающе пахло импортной парфюмерией.

Кабина вздрогнула, остановилась, и импортные товарищи, все как один, подняли головы, разглядывая загоревшуюся на табло цифру «один». Тоник вышел из лифта первым. Почему-то это был снова его этаж. Ну точь-в-точь его. Он в растерянности огляделся. Та же красная ковровая дорожка, то же белое ведро со щеткой у белых дверей напротив. Откуда ехал — туда и приехал.

Иностранцы переглянулись.

— Айне найн, — сказала гражданка преклонного возраста с голубыми буклями, выкрашенными; видимо, обыкновенными школьными фиолетовыми чернилами, и многочисленными блестящими цепочками на шее.

— Ке каццо? — не понял Тоник.

Старик с зеркальными ботинками снова тыкал иссохшим пальцем в направлении пола. Тоник вернулся в кабину. Старик нажал на кнопку с буквой «F», и лифт снова пополз вниз.

На этот раз они приехали куда надо, в коробку из-под дорогих сигар. Первый этаж, стало быть, был не первым, а каким-то другим. За стойкой регистрации по-прежнему торчал этот стронцо Бела Будаи. Этот каццо в адмиральской форме.

Входные двери прокрутились. Тоник оказался на улице. Все вокруг было каким-то странным, хотя ничего странного вроде не происходило. Чудно́й была зима без снега, воздух с горчинкой, невидящие лица прохожих, дома с потемневшими от дыма и старости стенами. Горизонтально заштрихованные жалюзи окна верхних этажей. Закутки и подворотни, сплошь обвешанные и заставленные вывесками, застроенные витринами, в которых чего только не стояло, не лежало, не висело! Одежда. Украшения. Обувь. Галантерея. Миллионы ярких сувениров во чреве тысяч игральных автоматов. И такое странное состояние, будто пьян, хотя не выпил ни капли. Будто обалденно трезв, хотя и набрался до чертиков. Будто спишь наяву. Или, наоборот, бодрствуешь во сне.

В застекленной будочке на краю тротуара продавали цветы. Будочка была похожа на светофор с тремя одновременно включенными секциями. И внутри этого прозрачного кубика столько топорщилось всего лепесткового, махрового, колокольчатого, белого, синего, красного, желтого, что просто глаза разбегались. Тоник решил купить для Ирэн маленький живой оранжевый подсолнечник. У нас он еще горицвет называется. В общем-то, конечно, не совсем горицвет. Скорее — оранжевая ромашка.