В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

— Он со мной, — и только после этого Платона пропустили.

Интересно, что бы он делал без Тоника?

Прилетев в Будапешт, высадившись и подкатив к зданию, стоящему на краю огромного поля, они оказались в аэровокзале, аэрозале или аэрохолле — в помещении, стало быть, где выдают багаж. Платону все не стоялось, не сиделось на месте. Егозил, нервничал:

— Нас должны встречать! Нас должны встречать!..

— Раз должны, значит, встретят, — рассудил Тоник.

Мол, не суетись, стронцо. А Платон все-таки сорвался, побежал куда-то по узкому, изогнутому коридору, застеленному зеленой дорожкой, вроде как выражающей идею зеленой улицы, отдал тамошним пограничникам паспорт, чтобы поставили штамп, — и был таков. Тоник не торопясь пошел следом. Ему что? У него даже документов не проверили. Сунул только для приличия руку за пазуху — мол, есть у меня документ, — и с концами. Коридор, двери которого закрылись за Тоником автоматически, как в нашем метро, вывел его в большой зал. Тут сразу глаза разбежались. Там пестрит, здесь мелькает. Людей кругом! Что-то по радио передают. Видит: Платон кому-то уже руку трясет. Высокому такому. Курчавому. Тоже в очках.

— Тоник! Кхе! Познакомься! Это Иштван…

«По-русски, стало быть, Иван», — перевел про себя Тоник.

— Очень приятно, здравствуйте, очень приятно… — быстро, будто какой-нибудь натуральный японец, залопотал Иван.

— Привет от Славы Бандуилова, — сказал Тоник.

А тот:

— Спасибо, спасибо, он был у нас тут недавно.

— Я знаю, — сказал Тоник.

— Как долетели?

— Нормально, — ответил Тоник и поинтересовался на всякий случай насчет вещей.

Тут выяснилось, что чемодан, который не получил Платон, остался за сомкнутыми дверями. За границей Венгрии, можно сказать.

Платон — туда. Его не пускают. Мол, где был раньше? Мол, что с возу упало, то пропало. Ауф видерзеен. Ва фан куло! Пересек государственную границу — и сосиску тебе в рот.

Платон мечет бисер, размахивает перед носом стражи багажным квитком. Иван что-то лопочет, забалтывает пограничников по-своему. Шуму! Гаму! Как в цыганском таборе. А их все равно не пускают. Ни того, ни другого. Порядок есть порядок: граница на замке. Двери сдвинуты, черные резиновые шины сомкнуты — иголку не просунешь.

Тоник подходит. Спокойно. Без лишних эмоций.

— Гутен таг. Ундер дер линден. Ке каццо? Ва фан куло. Кеминандо джунчи та. Челентано. Феличита. Товарищ растерялся. Первый раз за границей. Пропустите. Под мою личную ответственность. Он вернется. Ручаюсь. Обратно не улетит.

Нормально так говорит. Главное, убедительно. Те — под козырек. Естественно, пропускают Платона, но только другим путем: в служебные двери.

Минут через пять появляется. Сияющий. Обратно же — с обтерханным фибровым своим чемоданом времен Великой Отечественной войны. Не нашел лучше. Не мог уж новый купить. Писатель называется. Представитель великой державы. Порка мадонна!

Выходят на улицу. Заграница сразу чувствуется. Всякие интересные запахи. Всякие там машины. Яркая расцветка окружающей жизни.

Подходят к стоянке. Иван отмыкает синие свои «жигули-фиат», кладет в багажник перетянутый зелеными брезентовыми ремнями Платонов чемодан.

— Куда теперь? — интересуется Тоник.

— На Байза ут, — говорит Иван и совсем как Тоник, по-заячьи, дергает носом, чтобы поправить сползшие очки. — Потом в гостиницу «Астория».

— Интурист?

Нормальный мужик. Прилично говорит по-русски. Только слишком уж тараторит. Видать, боится, что перебьют, и тогда у него так складно не получится.

Но вот за окнами «жигулей-фиата» качнулся вид, как на цветной импортной фотографии, и пополз куда-то назад. Тонику захотелось курить. Хотя вообще-то он бросил. Так приспичило, что хоть помирай. Тлетворное влияние заграницы — это ясно. Все-таки не выдержал, попросил. Иван протянул импортную пачку, всю из себя такую длинную, красивую, красно-золотую, вроде бы даже надушенную, щелкнул зажигалкой. Тоник припал, затянулся, и город поплыл, закружился в стремительном вихре, будто огромная карусель, а когда немного успокоился — стал вытягиваться к пасмурному небу серой вертикалью, дробясь и измельчаясь внизу цветными пятнышками лиц, вывесок, витрин и дорожных знаков.

Съехали с магистрали, развернулись и притормозили. Колеса «жигулей-фиата» притерлись к тротуару возле какого-то особняка за черной ажурной чугунной оградой. Вышли из машины. Вошли в подъезд. Начали подниматься по винтовой лестнице мимо узких и высоких закрытых дверей квартир. Миновав длинный коридор, оказались в похожем на жилую квартиру учреждении, состоящем из двух или трех просторных комнат. За пишущими машинками сидели две молодые женщины, взглянувшие на вошедших с умеренным интересом. Пахло кофе и чем-то еще. Исключительно импортным.

— Ё напот киванок[53], — сказала одна.

И другая сказала что-то вроде:

— Иванок-киванок, — приподняв симпатичное личико из-за пишущей машинки.

Иштван-Иванок что-то залопотал в ответ. Круглые, вареные, лягушечьи, ватрушечьи слова так и посыпались. Мол, и вас так же. И вас с тем же. Мол, иванок-поткиванок. Мол, иштван кери. Буна зива. Лари видери… И все такое. Мол, раздевайтесь и проходите, товарищи.

Перешли в другую, смежную комнату, как бы закупоренную со всех сторон тяжелыми шторами, мягкой мебелью, пружинистым ковром на полу.

— Пожалуйста, садитесь. Пожалуйста, располагайтесь. Пожалуйста, пожалуйста…

Сели. Утонули в креслах.

Теперь бы уж Тоник точно ни за что не догадался, что это иностранец — так лихо он шпарил по-русски. Две иностранки из соседней комнаты принесли бесцветную шипучую воду в пузатеньких бутылочках. И заодно кофе в маленьких чашках. «Официальный прием», — решил Тоник, закинув для солидности ногу на ногу.

Если честно, то лично он хотел бы жить в Будапеште без всякой программы. Как и у себя — на Строительной. На хрена ему эта программа сдалась! Но Платон что-то вякал насчет ознакомительных поездок по стране, насчет всяких там встреч и культурных мероприятий. Иванок записывал, выдвигал встречные предложения. А потом в комнату приемов, где они сидели, вошел еще один кадр. Тоник даже вздрогнул. Ему показалось, что это Ирэн. Но это оказалась не Ирэн. Вообще Тоник заметил, что все иностранки как-то похожи друг на друга. Девушка подошла к низкому круглому столику, за которым они пили воду и кофе, промолвила что-то на своем иванок-поткиванок и положила белый почтовый конверт прямо перед Тоником.

— На ежедневные расходы, — сказал Иванок.

Платон же сказал только:

— Кхе! — и, не успел Тоник сориентироваться, сунул денежки себе в карман.

Потом, как-то сразу после этого, даже не посидев немного еще для приличия, они снова загрузились в синие «жигули-фиат» и запилили с афигенной скоростью по Будапешту. Совсем, в общем-то, не похожий на обычный, ну в смысле нормальный, наш город, он весь был слеплен из серо-черного пластилина с вкраплениями желто-красно-зелено-золотистых стекляшек витрин и вывесок. День был пасмурный, воздух — мутный. Дрожащая дымка опустилась на всю эту декорацию, затушевала, размыла контуры как бы разомлевших со сна улиц.

«Жигули-фиат» закатились в тесный проулок, справа и слева зажатый почерневшими от сажи домами. Почти в каждом окне пламенела герань. Вжикнул ручной тормоз, щелкнули застежки предохранительных ремней. Клацнули запоры дверей. Они вышли из машины под какой-то вывеской, возле одной из бесконечного ряда нагроможденных друг на друга, постоянно, видно, обновляемых, отдраиваемых витрин. Пахло вкусной едой, сладковатым сигаретным дымом, оттепелью, горелым углем, влажными гиацинтами, очищенными выхлопными газами. Проулок напоминал одну из линий московского пассажа или ГУМа с его прозрачной застекленной вафельной крышей.

Иванок-поткиванок нес впереди чемодан, Платон шел следом, а Тоник — чуть в стороне от них, независимо, помахивая кейсом. Из всех троих он, в общем-то, единственный походил на настоящего иностранца. Выйдя из этого естественного дебаркадера на широкую магистраль, они свернули налево, и Платон первый сиганул в круговорот вращающихся гостиничных дверей. Следом за ним лопасти мельницы слизнули Ивана вместе с фибровым чемоданом. Тоник же нырнул последним — точно под опущенную в воду перегородку, какие устанавливают обычно в открытых бассейнах, чтобы можно было купаться зимой.

Вестибюль гостиницы источал фирменные благоухания и жаркий полумрак, а кругом было много всего написано по-импортному, как внутри во много раз увеличенной для рекламы деревянной коробки из-под дорогих сигар. Иванок-поткиванок вступил в переговоры с администрацией. Платон углубился в заполнение бланков, а Тоник остался без дела — вроде как ни при чем. Как бесплатное приложение к этому стронцо.