Фестиваль - Сергей Власов

– Вы что делаете?! – заорал красный от испуга Ковалев. – Он же так задохнется! Отпустите сейчас же.

– Отпустить, да? Никогда в жизни! Вы что, не видите, что это сексот! Сдохнет сейчас – потом меньше проблем будет. А мы всем скажем, что его кокнула контрразведка.

– Приложи-ка его посильней, Ильинична. Это будет справедливо, – мечтательно пожевав губами, сказала Милена Георгиевна.

Кац тем временем начал терять сознание. Ковалев моментально сообразил: еще мгновение – и все будет кончено. Он рванулся к пучеглазой и с криком «Ослобони горло, жаба!» стукнул ей кулаком в ухо.

Валерия Ильинична и Кац оба упали. Андрей Абрамович, тяжело дыша, подошел к столу и, профессионально откупорив бутылку со спиртным, налил себе полный стакан бежевого ликера и одним махом выпил.

– И мне плесни, – спокойно попросила усатая диссидентша.

Немного придя в себя, Ковалев угрюмо спросил:

– Что дальше делать будем?

– Уходить надо через черный ход.

– А с этими?

– Кац, судя по всему, – мерзавец и негодяй, а пучеглазой девушке не привыкать отдыхать в КПЗ или в каком-нибудь филиале сумасшедшего дома – ей полезно будет немного развеяться в о обществе разбитных дегенеративных мужчин с погонами на плечах. На самом деле она их очень любит, – спокойно сказала Милена Георгиевна.

– Вы правы, – немного подумав, согласился правозащитник. – Пойдемте.

Сегодня уже полностью оклемавшийся Кац по-прежнему отказывался идти на какие-либо мирные переговоры с Самокруткиным.

– Иван Петрович, а что же он там ест? – спросил главрежа приехавший Сергей.

– Как – что? Что и всегда. Ему его соратники носят…Мы их, разумеется, пропускаем и туда – и обратно. Не чиним, как говорится, никаких препятствий.

– Я слышал, вчера к нему диссиденты приезжали?

– Приезжали – не то слово, они там у него в осаде настоящую драку устроили с битьем посуды.

– Так что, значит, враг окончательно деморализован?

– Ну, чтобы окончательно – вряд ли, но что-то они там уже не поделили. И это радует. Слушай, я сегодня тоже не смогу поддержать тебя на фестивале. Ты же видишь, какая ситуация. – Иван Петрович потянулся к трубке зазвонившего телефона: – Алле… А-а, Степанидушка. Конечно, узнал. Хочешь ненадолго выйти из-за баррикад на переговоры? Милости просим. Как там здоровье господина Каца? По-прежнему плохо? И это тоже мои происки? Замечательно. Ладно, выходи из своего бомбоубежища – поговорим.

Театральный скандал близился к своему логическому концу, уже исчезла динамика активного развития событий, а с ней и все очарование, так или иначе свойственное любому столкновению человеческих характеров, идеологий или личностных интересов. Обсудив с Самокруткиным еще несколько третьестепенных вопросов, Сергей поехал дальше. Его когда-то обмененные на обычные «Командирские» ручные часы фирмы «Тиссо» показывали уже без пятнадцати три пополудни.

Обнаружив Ивана Григорьевича Райляна в артистической гримерной, Сергей сразу же попросил ввести его в последний курс дела.

– Звонил подполковник из Таманской дивизии, – начал излагать суперагент, – сказал, что, скорее всего, их сегодня не будет. Приехала какая-то проверка из генерального штаба.

– А ты говорил еще о спецподразделениях… ОДОН, ОМСДОН…

– Эти будут. Эти ребята конкретные.

– Я надеюсь, они прибудут не на бронетранспортерах?

– А это как скажешь. Сегодня, кстати, придет на концерт один мой хороший товарищ. Он работает доктором в Главном разведывательном управлении, лечит и ставит диагноз на расстоянии.

– Только не надо мне, Ваня, лапшу на уши.

– А завтра, – перебил его довольный Райлян, – придет другой человек. Так вот, он может читать любые секретные документы, не открывая сейфа. Он просто видит через толщину стали.

– Иван Григорьевич, зачем ты меня обманываешь?

– Не веришь – завтра сам убедишься.

– Так, может, мы его на сцену вместо Гастарбайтера выпустим? Пусть продемонстрирует свое мастерство.

– Зря ты так легкомысленно к этому относишься. А товарищ мой, к сожалению или к счастью, крайне засекречен. И поэтому, если он здесь или где-нибудь еще выступит с сеансом удивительных возможностей личности, потом придется всех, кто это видел, каким-либо образом нейтрализовывать.

– Другими словами…

– Все правильно ты подумал. Зачем нам чужие хлопоты?

– Ох, Ваня, Ваня… Веселый все-таки ты чувак.

К семнадцати тридцати пяти в Концертный зал имени Чайковского стали подтягиваться люди. Возле главного входа, как всегда выделяясь среди остальных гордой осанкой, стоял матерый прозаик Егор Данилович Бесхребетный и в очередной раз с важным видом что-то вещал своему приятелю, поэту Евгению Александровичу Файбышенко. Поэт грустно смотрел по сторонам, казалось, он был чем-то сильно озабочен. Бесхребетному отсутствие должного внимания со стороны коллеги уже начинало действовать на нервы.

– Женя, ты зря так легкомысленно относишься к моим словам. Другой бы на твоем месте стоял и конспектировал, а ты… Ну посмотри повнимательней на этих марширующих аборигенов. Кроме эпохальной глупости и зашкаливающего самомнения в их глазах ничего нет. Ты знаешь, я сейчас даже не уверен, что наша цивилизация в данный исторический период развивается со знаком плюс. Нет, я понимаю, разумеется, в любом движении ситуации или идеологии всегда присутствует прямо противоположный знак.

– Я, кажется, догадался, что ты имеешь в виду, – наконец сосредоточившись, отозвался Файбышенко. – По твоему мнению, у человечества сейчас в его эволюции минусов больше, чем плюсов. Правильно?

– В принципе, ты угадал. Но я тебе хочу объяснить, откуда это идет. Все дело в потрясающем самомнении. Я в данном случае не говорю о самых поразительных наглецах – атеистах, априори отрицающих вообще все вокруг, кроме самих себя. Я имею в виду большинство из так называемой приличной публики: ученых, писателей и тому подобное. Им кажется, что достаточно несколько десятилетий переливать из пустого в порожнее, муссировать и слегка видоизменять собственные бредовые идеи, не имея, кстати, ни конечного результата, ни полного понимания происходящего, чтобы потом раздувать щеки и, не останавливаясь, нести полную чушь по поводу неограниченных возможностей человеческого разума. Этакая всеобщая мания величия.

– Дорогой Егор, что ты так разошелся? Я с тобой и здесь полностью согласен. Окружающие нас с тобой людишки – всего лишь микроскопические пресмыкающиеся, амебы, миниатюрные тараканы, возомнившие себя неизвестно кем.

– В том то и дело, Женя, что возможности людей очень ограничены. Как они не могут понять простую вещь: сколько им сверху отмерили – столько они и проживут, что им дозволено будет узнать и понять – только это они узнают и поймут. Что за детская непосредственность – поворачивать реки вспять, передвигать горы чуть-чуть левее или наискосок… Завтра у таких доброхотов с куриными мозгами лопнет что-нибудь внутри или засорится – и все. Как говорит моя внучка, «кранты крантецкие». Но пока они целы, всеми доступными способами забивают себе и другим и без того неумные головы различной ахинеей. Такие доброхоты вредны и опасны. Причем я не призываю их обязательно уничтожать. Их надо просто ссылать в отдаленные уголки нашей голубой планеты. Мы не должны повторять ошибок добрых русских царей. Никакой Сибири, никакой Среднерусской возвышенности – эту публику необходимо отправлять на затерянные в Мировом океане необитаемые острова.

Поэт с некоторым удивлением посмотрел на приятеля и слегка раздраженно констатировал:

– Уж больно ты суров по отношению к народу, Данилыч. Ты случаем времена не перепутал?

– Острова – это для самых отъявленных придурков. А просто бездельников, криминальных элементов и прочую деклассированную сволочь по путевкам мэрии и префектур следует транспортировать на уже обжитые острова, с дискотеками, каруселями, бардаками, стриптиз-барами и – что абсолютно обязательно – игровыми автоматами. Помнишь, как в «Незнайке на Луне» у Николая Носова? Кстати по поводу последних. Уже сверх всякой меры московские чинуши захламили город этим дерьмом. Если они понимают всю интеллектуальную убогость игровых автоматов как развлечения, а значит, и уверен, что кроме вреда ничего другого они принести не могут, – значит он отдал столицу на разграбление не просто так, а за что-нибудь сугубо материальное. Если же понять столь очевидную вещь для него не представляется возможным – на хрена нам всем нужен такой мэр? Ты еще бодр и весел, поскольку гораздо моложе меня, тебе еще многое до фени. А в моем возрасте любые происходящие вокруг глупости сильно утомляют. Начинаешь физически ощущать количество дураков, шляющихся взад-вперед по нашим городам и весям.