Фестиваль - Сергей Власов

– Зачем?

– Хочет пообщаться с твоим папашей на предмет обсуждения условий по поводу заточения его сына-музыканта в клинику для лечения.

– Мы так не договаривались.

Сергей Сергеевич от негодования подпрыгнул:

– А оскорблять лучших российских музыкантов мы договаривались? Некоторые из них хорошо известны во всем мире, большинство – лауреаты международных музыкальных конкурсов.

– Я не специально. Так получилось.

Это я уже слышал, – не на шутку разошелся писатель-сатирик. – И по поводу приставания к девушкам в офисе, и по поводу лечения триппера…

Ты отдаешь себе отчет в том, что если хотя бы треть от общего числа исполнителей сейчас встанет в позу, – мы вынуждены будем прекратить проведение фестиваля?! Где они сейчас?

– В соседнем помещении.

– Так, быстро пошел – попросил у них прощения и мне доложил.

– Но я не могу. Мне как гражданину западной страны не пристало… – Клаус вскочил с кресла и задрал голову вверх под углом примерно сорок пять градусов.

Сергей молча подошел к музыканту, аккуратно одной рукой снял с него очки, а другую быстро приставил к сияющему каплями пота высокому лбу иностранца и, тихо произнеся: «Тогда получай!», влепил ему увесистый, разухабистый щелбан точно посередине головы в небольшое, микроскопическое углубление сразу над сросшимися почти в единую линию над переносицей надбровными дугами.

– Ой! – закричал Гастарбайтер и пошатнулся.

Двадцати оговоренных с поэтом Степанцовым минут вполне хватило – инцидент после слезливых извинений Клауса Гастарбайтера и небольших финансовых поощрений Сергея Сергеевича был полностью исчерпан.

Увидев, что музыканты занимают положенные им места, а довольный молодой дирижер уже ищет по карманам свой главный атрибут – палочку, Вадим свернул свое экспромтное выступление и, раскланявшись, под оглушительные аплодисменты отправился за кулисы, где встретил еще одного своего старого знакомого – поэта-песенника Ондруха. Песенник был не один и слегка навеселе.

– Познакомься, – представил он Степанцову стоящую рядом с ним блондинистую женщину с одутловатым лицом. – Это – Муза.

– Очень приятно. Вадим.

– Да нет, старик, ты не понял. Муза – это ее профессия, а имени ее я, честно говоря, и не знаю.

– И правильно. И хорошо.

– Старик, оглянись вокруг. Ведь говоря словами песни, правда, не моей: «А жизнь хорошая такая…»

– Ну, ты еще много других песен напишешь.

– Тогда объясни, почему же в таких тепличных условиях вот этим… – здесь он кивнул в сторону своей спутницы, – очень нравится пить, курить, ночевать на вокзале?

– При чем здесь вокзал? – встрепенулась дама. – Я ночую всегда исключительно у себя дома.

– Честно?

– Конечно, честно. Мне столько приходится врать по работе, что если я еще на отдыхе стану говорить неправду, то быстро сойду с ума, – четко объяснила блондинка и зачем-то, посерьезнев, добавила: – Вы знаете, как трудно быть порядочной женщиной?! Нет? А знаете, почему? Потому что ежедневно приходится иметь дело с непорядочными мужчинами.

– Ладно, друзья, я, пожалуй, пойду. У меня здесь еще дела.

Валерию с Райляном Степанцов нашел в буфете. Помятый вид девушки, ее взлохмаченные волосы сразу навели поэта на будоражащие душу сомнения.

– Вы же мне обещали, что сегодняшний вечер полностью будете принадлежать мне, – с обидой в голосе произнес он.

– Выбирайте выражения, молодой человек. – Ваня с пунцовым лицом взял сотрудницу своей организации за руку.

Вадим ухмыльнулся.

– Вот-вот. Так всегда: сначала наобещают с три короба, а потом – обжулят. Ну посмотрите на нее, – окончательно расстроился поэт, – какое у нее сейчас лицо?

– Обычное. Очаровательное, как всегда. – Ваня собрался с духом и чмокнул девушку в отдающую иностранным ненастоящим парфюмом щеку.

– Я не об этом… – продолжил поэт, сделав вид, что не заметил страстного поцелуя. – У нее вид довольный и умиротворенный. Такое бывает сразу знаете после чего?

Здесь взорвалась Валерия:

– А какое, простите, ваше собачье дело, чем я занималась последние полчаса? Может, это мое любимое занятие?

– Ну вы же понимаете, что после случившегося я не могу да и не хочу тесно с вами общаться.

– Послушайте, как вас там… Кажется, Вадик? Не заводитесь! Вы нас, конечно, сегодня выручили – нет вопросов. И мы в некотором смысле в небольшом долгу, но это не дает вам права говорить скабрезности в адрес сотрудниц оргкомитета.

– Поэт грустно вздохнул.

– Ничего вы мне не должны. Я даже согласен на то, чтобы угостить вас пивом.

Иван Григорьевич вообще не употреблял спиртного, за редким исключением, но здесь сдался.

– Дружище, не держи на меня камень за пазухой, в нашей организации есть много приятных девушек.

– У меня никаких камней нет. – Степанцов расстегнул пуговицы на своей курточке, вытащил из брюк нижний край заправленной туда джинсовой рубашки и зачем-то продемонстрировал собравшимся свой пупок. – Но зато они, наверное, есть у вас, – он показал глазами на оттопыривающуюся часть пиджака суперагента.

– Да это никакие не камни, это мое личное оружие, – со смехом пояснил Райлян и достал из плечевой кобуры черный и выразительный пистолет «вальтер».

– Ё-моё, – вырвалось у Степанцова, – он и вправду вооружен.

– Ой, Ванечка, неужели оружие настоящее? – заголосила девушка.

– Конечно.

– А ты научишь меня из него стрелять?

– Разумеется, научу. Из пистолета, автомата, фаустпатрона, огнемета, пулемета. Я научу тебя многим захватывающим и интересным вещам. Ты сможешь минировать железнодорожное полотно, обезвреживать фугасы, мины-растяжки, по запаху определять наличие наркотиков в радиусе двадцати метров, разбивать головой кирпичи и спускаться с шестого этажа по веревочной лестнице без страховки.

– А почему именно с шестого, Ваня?

– Понимаешь, с некоторых пор у спецслужб и Министерства обороны на тренировки, на создание учебных комплексов по подготовке агентов не хватает средств. Раньше, я помню, бывало спускался по канату и с пятнадцатого этажа. Сейчас же все пришло в упадок, и выше шестиэтажных зданий в нашем распоряжении ничего нет.

– Как это, наверное, романтично – минировать подъездные пути какой-нибудь вражеской железнодорожной станции, – не выдержав, съязвил поэт.

– Ты опять?! Вот зачем ты опять говоришь гадости?

– Да ничего подобного. Никаких гадостей я в виду не имел. Просто с детства мечтал быть сначала сапером, а потом минером – вот и все.

– Ты правда хотел быть военным?

– Да не военным. Я хотел быть сапером или минером.

– Так это же армейские специальности! – Суперагент расплылся в улыбке.

– Но я же в то время был маленький и об этом не знал. А когда узнал – сразу расхотел.

– Я вижу, коллеги, обсуждение головокружительного успеха выступления нашего поэта идет полным ходом, – громко сказал подошедший Сергей Сергеевич. – Кстати, Вадим, это – тебе.

Небольшой конверт явно с денежным содержимым быстро перекочевал из одних интеллигентных загребущих рук в точно такие же – другие.

– Пойдемте, друзья, полчаса для свободного времяпрепровождения мы, кажется, заработали. В буфете нас ждет эксклюзивный вариант – доставленный по моему личному указанию из офиса ароматный бразильский кофе.

Степанцов вместо обещанного кофе попросил русской водки. Залпом махнул полный двухсотграммовый фужер и, закусив ломтиком лоснящейся семги, понес:

Любимый шут принцессы ГрезыГрустит в аллеях Сан-Суси.Он гладит по головкам розы,И розы говорят: «Мерси,

Спасибо, милый наш товарищ,Спасибо, добрый наш Роже,Ты никогда не обижаешьСвоих цветущих протеже.

Ты нас не режешь под кореньяИ не срываешь нам голов,Чтобы они, сварясь в варенье,Десертом стали для столов».

– Хватит, Вадик, – неожиданно попросил Иван Григорьевич. – Здорово, но хватит. А то под такую лирику и меня что-то на допинг потянуло. В себе-то я уверен, а вот другие, – он нежно посмотрел на Валерию, – могут не выдержать и – начать. И тогда процесс потребления зеленого змия может приобрести необратимый характер.

– Ну да, – поддержал его мысль Степанцов, – как говорится: «Я приду к тебе в номер в пять вечера. Если опоздаю – начинай без меня…» Забота о ближнем – дело хорошее. Несмотря на ваши возражения, я все же прочитаю еще одно стихотворение… Потому что это мой долг. Потому что оно очень актуально.

Я так боюсь мужей-мерзавцев,Они так подлы и грубы,Они как грузчики бранятся,Чуть что взвиваясь на дыбы.

Вчера, приникнув к телефону,Елейным сладким голоскомСпросил у мужа я про донну,Но был обозван говнюком.

И множество иных созвучий,Струящих глупость, яд и злость,Из пасти вырвавшись вонючей,По проводам ко мне неслось.

В кафе, в Сокольническом парке,Я ел пирожное «лудлав»И думал, осушив полчарки:«Противный муж, как ты не прав!

За что тобою нелюбим я?Ведь я умен, богат, красив.Несправедлива епитимья,Твой приговор несправедлив!

Ворчливый муж, взгляни на полеИ обрати свой взор к цветам!В них мотыльки по божьей волеВпиваются то тут, то там.

Вопьется, крылышком помашет,Вспорхнет, нырнет в ветров потокИ уж с другим в обнимку пляшет,Уже сосет другой цветок!

И даже труженица-пчелка –И та как будто учит нас:«Один цветок сосать без толку,Он так завянуть может враз».

Мужья! Амуру и природеПретит понятие «супруг»,Цветок – не овощ в огороде,Ему для жизни нужен луг,

И бабочек нарядных стаиНужны ему, как солнца свет!Мужья, я вас не понимаю.Я вас не понимаю, нет…»

Егор Данилович в компании поэта Файбышенко и шахматистки Инны Чачава в это время усаживался в автомобиль «Жигули» пятой модели. Евгений Александрович назвал свой домашний адрес, и машина тронулась с места.