Город - Стелла Геммел

Он был близок к отчаянию, когда его ищущие пальцы нашарили нечто твердое. Бартелл вытащил находку и долго вертел так и этак, пытаясь понять, что же это такое. Вещица была металлической, тонкой, словно булавка, и длиной примерно с его большой палец. Она казалась пугающе ненадежной, но ничего лучшего у него все равно не было.

Он кое-как дотащился до двери и снова начал колупать дерево.

За работой Бартелл постепенно сообразил, что находился вовсе не в темницах Гата, как решил поначалу. Те жуткие застенки предназначались для узников, которых нужно было содержать живыми для последующих пыток или каких-то иных императорских целей. Чтобы не умирали прежде времени, их пускай впроголодь, но кормили. Соответственно, все двери в нижней части были усилены металлом и оснащены окошечками, чтобы передавать еду.

В отличие от тамошних эта камера, куда легко было набить хоть сотню заключенных, представляла собой либо «забывайку», где запертого узника, в соответствии с названием, попросту забывали, либо место для временного содержания. Бартеллу доводилось слышать, что основные дворцовые подземелья оказались под водой, но тюрьма здесь была далеко не единственная. И далеко не все он знал досконально.

На время Барт счастливо дал волю воображению: вот из сточных подземелий врываются солдаты Фелла, находят эту камеру, освобождают его и он вместе с ними идет на штурм, бежит по тоннелям, вламывается в Цитадель. Ловит императора и приговаривает его, молящего и плачущего, к смерти…

Сидя в кромешной тьме и скребя крохотной булавкой толстую деревянную дверь, он вдруг ощутил, как оставляют его последние крохи мужества. Барт опустил голову и некоторое время сидел неподвижно, отдавшись беспомощному отчаянию. Потом встряхнулся и снова начал скрести…

Его камеры не достигало ни звука. Никаких отдаленных воплей, стонов и плача, выкрикиваемых приказов или шепота – лишь собственное хриплое дыхание да временами зловещее бульканье из трубы в дальнем углу. Ну и конечно, беготня и царапанье крыс. Поэтому Бартелл издалека расслышал тяжелый топот сапог и замер, напряженно прислушиваясь. Когда шаги сделались громче, Барт отполз прочь от двери.

Когда она отворилась, внутрь хлынул свет, показавшийся ему ослепительным. Он прикрыл локтем глаза и съежился, ожидая грубого обращения и побоев. Однако ничего не произошло. Что-то негромко плюхнулось на пол, снова бухнула дверь – и шаги стали удаляться.

Бартелл пошарил на полу и поднял мягкую тряпицу с чем-то твердым внутри. Печенье. Он живо сунул подарок за пазуху, пока не добрались крысы. Еще нашелся бурдючок с водой. Бартелл напился, с благодарностью понимая, что его решено было держать живым. Вот только зачем?

Когда он вновь принялся за работу, его руки двигались в два раза быстрей…

После полудня Эван спустился в пекарню и принес свежую буханку. Они с Эм сидели по кроватям и жевали теплый ароматный хлеб. За едой Эван рассказывал о битве, где он сражался вместе с ее отцом, хотя, по его словам, Бартелл был полководцем, а он – грязным рядовым. История, как у него водилось, была насквозь героическая и невообразимо смешная. Эм жадно впитывала каждое слово, глядя на него большими глазами и приоткрыв рот в предчувствии очередного витка приключений. Она знала, что все это было выдумкой, по крайней мере отчасти, но какая разница? Она так любила слушать его… И знала, как нравилось ему ее развлекать.

Эван громко хохотал, завершая рассказ, и она в восторге смеялась с ним вместе, хотя так и не поняла, в чем суть.

Потом он откинулся к стене и забросил в рот последние крошки хлеба, подобранные с рубашки.

– Откуда ты родом? – спросила она, не желая расставаться с атмосферой дружеской близости.

Она заметила, как веселье тотчас погасло в его глазах. Он прищурился… однако и напряжение тотчас рассеялось. Кажется, он просто привык с неизменным подозрением относиться к вопросам.

– Я родился в другой стране… далеко на северо-западе. Тамошний народ называет ее Галлией, но в Городе она больше известна как Страна туманов.

– Там красиво? – спросила Эм.

Сама она не помнила иной жизни, кроме как среди стен из камня или кирпича. Она покосилась в замызганное окно. Дождь хлестал по кирпичной стене на расстоянии вытянутой руки.

– Я покинул ее маленьким ребенком. – Эван покачал головой. – Не успел почти ничего запомнить. Иногда… – он помолчал, вглядываясь в прошлое, – вроде бы вспоминаю голубое озеро и водопад. Но возможно, мне просто рассказывали об этом.

– Ты сюда с родителями приехал? – спросила она.

Ей всегда нравилось слушать о чьих-то матерях и отцах, о том, как семьи дружно жили все вместе.

– Нет. – Он поискал на груди еще крошек. – Меня привезли как заложника. Таких тогда было много – сыновей королей дальних стран и племенных вождей, союзников Города. Нас собрали сюда, чтобы наставлять в искусстве войны, а еще чтобы наши отцы вели себя смирно. Я приехал самым последним и был моложе всех. То есть мы вдвоем с братом…

– Где он теперь?

– Умер.

– А звали его как?

– Конор.

– У меня тоже брат есть, – сказала она. – Элайджа. Ты бывал когда-нибудь дома? Видел родителей?

– Нет.

– Что с ними сталось?

– Они умерли.

Его лицо было печально, но Эм ощутила некое странное удовлетворение: сиротство вроде как сближало их еще больше.

– Почему ты оказался последним? – спросила она, обдумав его слова. – Император счел слишком жестоким вот так забирать маленьких мальчиков из семей?

Она в самом деле считала подобное верхом жестокости, не понимая, что сама в детстве перенесла страдания, ему вовсе неведомые.

– Нет. – Эван улыбнулся. Как видно, доброе настроение вернулось к нему. – Вряд ли император осознал ошибочность своих поступков и ужаснулся. Просто союзники кончились, больше не с кого стало брать дань. Армии Города всех уничтожили.

– Вот прямо всех-всех?

– Ну, где-нибудь за морями, наверное, есть места, где Города не боятся. Но во всех известных пределах, на сотни лиг кругом, царит разруха и смерть. У Города больше нет союзников, только враги, да и тех он скоро добьет.

О таком она ни с кем раньше не говорила, потому что Бартелл о политике, как он это называл, рассуждать отказывался, а бедняга Обтрепа, второй постоянный спутник последних лет ее жизни, вообще плохо представлял творившееся за стенами. И Эм чувствовала себя необыкновенно взрослой, обсуждая подобные материи с воином Города.

Она помедлила, боясь обидеть его, но все-таки тихонько спросила:

– Однако ты ведь солдат… Ты во всем этом участвовал…

Сперва она думала, что он не ответит. Но наконец он посмотрел на нее и проговорил:

– Ты большие стаи птиц видела? Осенью? Они кружатся в небе, как дым, и поворачиваются все вдруг, разом? Видела, как это бывает? – Дождался, чтобы она кивнула, и сказал: – Ты видела хоть раз, чтобы одна птица отбилась от стаи и полетела в другую сторону? Правильно, не видела, потому что такая птица останется одна и непременно погибнет. Вот и солдаты – как такие птицы. Каждый делает то же, что все, иначе смерть. А когда каждый день сражаешься, только чтобы остаться в живых и друзей своих уберечь, тебе уже не до размышлений, правильным ли делом ты занимаешься.

Она слушала затаив дыхание, боясь прервать нить его мысли.

– Нужно, чтобы случилось что-нибудь важное… значительное… ценное… чтобы ты понял свое заблуждение и вышел на правильную дорогу.

– И у тебя… случилось такое?

– Встретил кое-кого, – сказал он, сосредоточенно разглядывая свои руки.

Эм стала ждать, но он, похоже, ничего объяснять не собирался. Наверное, имел в виду Фелла Эрона Ли, геройского воина, чья завтрашняя удача должна была вылепить их судьбы… Лицо у задумавшегося Эвана было какое-то беззащитное. Он куда-то уплыл и больше не думал о ней. Грязные светлые волосы, в их первую встречу остриженные коротко, по-солдатски, за несколько месяцев успели отрасти, завитки свисали на шею. На чисто выбритом лице виднелись следы шрамов. Она вспомнила клеймо в виде буквы «С», выжженное у него на руке, и ощутила почти болезненное напряжение внизу живота. Поднявшись, она подошла к нему и села рядом. Обхватила руками поперек груди, уткнулась лицом ему в шею. От него пахло потом, хлебом, он источал такой… мужской запах, от которого у нее сердце понеслось вскачь.

Она ощутила, как он напрягся всем телом. Потом осторожно выпутался из ее рук, взял за плечи, поднял и усадил обратно на ее кровать.

– Надо бы нам с тобой… это самое, – сказала она намеренно небрежно, словно на прогулку под дождем его приглашала.

– Нет, – сказал он. – Не надо.

– Почему?

– Ты слишком молода.

Но Эмли, выросшая в Чертогах, прекрасно знала обо всех сторонах человеческих отношений. И еще знала, что маленькой девочкой быть давно перестала. Об этом попросту криком кричало все ее тело.