Преодоление - Валерий Игнатьевич Туринов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Колонна же русских, снявшись со стана, двинулась по Можайской дороге к Москве. На всем пути до столицы по всем городам и сёлам, через которые она проходила, митрополита встречали с хлебом-солью. А впереди колонны летела молва, что из польского плена возвращается митрополит Филарет Романов, отец государя Михаила. И молвой же разносилось, что, дескать, в столицу едет новый патриарх Русской церкви…
В Можайске Дмитрий Пожарский и Григорий Волконский, с духовными, встретив митрополита, присоединились к колонне.
Наконец процессия приблизилась к речке Пресне. Там собралась огромная толпа московского народа… И когда показался возок митрополита, в толпе закричали:
– Едут, едут!
А впереди неё, толпы, стоял юный царь, нервно сжимая в правой руке скипетр. И тут же была его свита… С бледным лицом, щуплый телом юный царь стоял прямо, стараясь с достоинством держать на голове шапку Мономаха. Парчовые одежды на нём, расшитые жемчугом и камнями, казались тяжёлыми – от волнения и от жары в этот знойный летний полдень.
Не доезжая до царской свиты, возок митрополита остановился. Фёдор Никитич вышел из возка и пошёл навстречу царю, своему сыну… Подойдя ближе, он остановился напротив него. Юный царь низко поклонился в ноги ему, своему отцу… Выпрямился… В глазах у него стояли слёзы. У Филарета же затуманился взгляд, к горлу подкатил комок при виде сына, украшенного шапкой Мономаха, повзрослевшего, с огромной свитой. И он низко поклонился ему – своему сыну – поднял на него глаза. Не говоря ни слова, отец и сын стояли и со слезами взирали друг на друга… Затем они упали друг перед другом на колени… И так стояли долго…
На речку и толпы людей опустилась тишина…
Справившись с волнением, они, отец и сын, поднялись на ноги.
– Божию милостью мы, – дрожащим голосом начал свою речь юный царь, обращаясь к отцу, – великий государь царь и великий князь Михаил Фёдорович всея Русии самодержец, приветствуем его преосвященство митрополита Ростовского Филарета со счастливым возвращением на родину, в столицу Московского государства!..
Нескоро здесь всё успокоилось.
Но вот Фёдор Никитич снова поднялся в свой возок. Шереметев взял его коня под уздцы, и процессия во главе с царём, который пошёл пешком впереди возка, двинулась к Москве, которая встречала их колокольным звоном.
Глава 20
Крымские дела Григория Волконского
Вот в это время, когда всё уладилось в семействе государя, Волконский заглянул как-то в Посольский приказ по привычке.
Третьяков, встретив его, пригласил в свою палату, угостил водочкой.
Князь Григорий и раньше, бывая у него, удивлялся способности Третьякова устраиваться. Размах проявлялся у того и в обстановке его палат, окружающего быта… Большая палата, роскошный стол, длинный, из дуба, под дорогой бархатной тёмно-синей скатертью. Такие же массивные дубовые неподвижные лавки, коники, покрытые цветастым шёлком. И шкатулки, полно было ларцов, с секретами, больших, пузатых, с серебряными полосами и пластинами из яшмы и малахита… А стены!.. Таких, обтянутых персидской камкой, не было даже во многих палатах дворца, у государя… А у Петьки Третьякова были…
«Да-а, умеет жить!» – с завистью подумал князь Григорий. Вообще-то, он терялся в догадках, откуда у Третьякова, при его-то окладе, деньги, чтобы вот так роскошествовать, обставлять свои палаты… «Ворует!» – мелькнуло у него, уже ставший расхожим обычным источник неизвестных доходов… Сыски были и у него, у Третьякова… Но тот всегда оказывался чист!.. Никто не знал, откуда у него всё это берётся…
Они выпили, закусили солёными грибками. Они тоже были у дьяка всегда в наличии, на всякий случай. Разговорились о сегодняшних делах, интересующих обоих.
Князь Григорий рассказал, как был побит Сагайдачным под Каширой, на Оке, при речке Осётр.
– Сволочь он! Твой Сагайдачный!.. Паскуда! – стал ругаться Третьяков.
– Что он тебе-то сделал?! – удивился князь Григорий. – Ты тут сидишь, а он там! – махнул он рукой неопределённо куда-то за стены приказной палаты.
Третьяков посмотрел вопрошающе на него. Затем, сообразив, что Волконский не знает всего, хотя крымские дела касаются его напрямую, стал рассказывать ему подробности.
– Он, Сагайдачный, захватил посланников, которые ехали в Крым, к Джанибек Гирею!
– А кого?
– Степана Хрущёва! Ты же его знаешь! А с ним был дьяк Сёмка Бредихин! Везли поминки [66]в Крым!
– Большие?
– Да, немалые! Если перечесть на деньги – восемь тысяч четыреста шестьдесят семь рублей!
– О-о! – промычал князь Григорий.
Такие поминки не возили в Крым, считай, со времён Бориса Годунова. И вот их потеряли по дороге. И это дело возникнет обязательно на переговорах с крымцами. Джанибек Гирей потребует прислать новые. А государь Михаил Фёдорович откажет… Придётся искать предлог, ему, князю Григорию, объясняться перед крымцами. С тем же Ибреим-пашой Сулешевым. И предлог надо продумать заранее, чтобы не попасть впросак. И он должен быть веским, простым и понятным даже татарам… Найти, его надо найти…
– И я предвижу, что хан потребует прислать новые! – заговорил Третьяков, в унисон его, князя Григория, мыслям, как будто прочитал их.
Вообще, он, Третьяков, головастый, шёл в мыслях на шаг впереди многих бояр и тех же дьяков. А что уж говорить о такой мелкоте, как подьячие или боярские дети.
– Вот и представь – какие потери-то! – продолжил Третьяков…
Как он и предвидел, действительно, осенью, в октябре, шёл 1619 год, из Крыма по этому делу приехали гонцы. Их устроили на Крымском дворе, за приставами: чтобы, упаси боже, не могли встретиться с послами или гонцами из иных стран…
Третьяков вызвал князя Григория в Посольский приказ.
– Тут прикатили гонцы! От твоего друга, Джанибек Гирея! – ехидно ухмыляясь, начал он. – Вот давай, надо выкручиваться! Пока их держат взаперти, под наблюдением. Сейчас их спаивают. Денька через три созреют… И точно, уже известно, с чем они приехали-то! Пристав Ивашка напоил их в первый же вечер и выведал!.. За поминками, прошлого года! Те, что своровал твой Сагайдачный! – уже привычно приписал он и того к нему, к князю Григорию.
Князь Григорий пропустил мимо ушей эту очередную шуточку думного дьяка.
– По твоей это части, крымской! – продолжил Третьяков. – Вот ты и подумай, что им сказать, чтобы отвязались!.. Но сердить хана не следует! Надо ухитриться: поминки не дать, повторно-то, и врага не нажить! Да и погляди в делах приказа: не было ли перебора в прошлом с поминками-то!
