Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

Когда в хозяйстве пришла в негодность старая приставная деревянная лестница, прадед заказал новую. Меня он спросил: «Какого ты хочешь цвета, чтобы была эта лестница?» Я сказал: ярко-желтая (это был мой любимый цвет). «Ну, решено, – пообещал прадед, – это будет мой тебе подарок». И выкрасил лестницу ярко-желтой краской, хотя никому этот цвет не нравился.

В другой раз он подарил мне настоящий, по-взрослому опасный, хоть и маленький топорик, похожий на индейский томагавк, – им запросто можно было оттяпать палец или серьезно повредить руку.

Я очень гордился такими «взрослыми» подарками, как топорик и лестница.

Сейчас понимаю, что прадед наверняка со смыслом дарил мне эти вещи, брезгуя игрушками, чтобы я не только развлекался, получив гостинец, но и приучался, имея его, что-нибудь делать.

Для прадеда было важно, чтобы человек – даже маленький и несмышленый – проявлял не потребительский, а деятельный, созидающий интерес к жизни. Свою рукописную книгу он предварил эпиграфом: «Река начинается с истока, город – с первого камня, человек – с первого доброго дела».

ЖИЛ-БЫЛ СОКОЛОВ

Ивановцы – это не только автокраны с обанкротившегося завода, но это еще и жители нашего города, о чем иногда очень хочется напомнить.

Алексей Соколов – один из них, вернее один из нас, по-своему обычный и по-своему неожиданный.

Поэт и бизнесмен, рок-музыкант и глава строительной фирмы, православный христианин, у которого на плече наколота языческая Праматерь – Макошь, консерватор и хозяйственник с самыми анархическими и подчас авантюрными взглядами на жизнь. На странице «ВКонтакте» в графе «войсковая часть» у Соколова поставлено: «засадный полк воеводы Боброка (Россия)».

Мы едем к нему через окраины города смотреть производство – недавно запущенный цех по производству резиновой крошки из бэушных покрышек.

Приезжаем – никого, смена не вышла.

Рабочий – между прочим, один из знаковых персонажей ивановского литературно-художественного андеграунда девяностых Сергей Постнов – говорит, что «чипсы», нарезанные из кировских покрышек, при нагревании стали сплавляться и забили конвейер: работать невозможно. Машина, которая должна выдавать по полторы тонны резиновой крошки в сутки, не выдает ни одну.

– Русский бизнес – бессмысленный и беспощадный, – разводит руками Соколов.

Местность вокруг – самая угрюмая: склады, заборы, редкий кустарник. Ни одного даже деревца. Над ангаром проносятся безмолвные птицы. Серое, ветреное небо.

– Расскажи о себе в двух словах – где родился, где учился, кто родители?

– Папа мой – с того берега Волги, почти с Костромы. Мама – с другой стороны Ивановской области. Оба русские. Папа работал технологом в прекрасном городе Тейково на закрытом военном заводе, который выпускал очень важные детали, называемые «бобышки», – для вертолетов МИ-8. Сейчас завод есть – «бобышек» нет. Папа не работает, мама умерла.

– А учился ты на филфаке?

– Не только на филфаке. Я после школы год нигде не учился, потому что работал натурщиком в художественном училище. На филфак меня с первого раза не взяли, а в «энерго», в который был зачислен, я не ходил, потому что разочаровался в физике и математике. Филфак – не знаю, как сейчас, а тогда он представлял собой нечто крайне интересное: там были все на свете. Все, кто в последнее десятилетие были связаны с телевидением, с радио, с органами управления, с коммерцией серьезной, с рекламой, с депутатством каким-нибудь, так или иначе отметились в университете, и в основном на гуманитарных факультетах. В том числе на филфаке. Но я перед поступлением чудесным образом женился – мне нужно было зарабатывать: я пошел в журналистику, писал везде, где только можно, устроился на ИГТРК.

– До журналистики ты где-нибудь работал?

– Так сложилось, что с четырнадцати лет я живу сам по себе. Сначала у меня была ивановская школа-интернат для одаренных детей с углубленным изучением каких угодно предметов – я плохо их помню, потому что мы все время куда-то перемещались: сигаретами торговали, пластинками, еще чем-то. Из Киева возили с Крещатика конфеты, колбасу.

– Тогда ее здесь не было?

– Во-первых, не было, а во вторых, тогда ввели купоны. Купон – это первая украинская валюта, и за один рубль давали три купона. А цены были следующие: там колбаса шахтерская, конская стоила пятнадцать купонов, и ее было крайне много, а здесь она стоила пятнадцать рублей, и ее не было вообще. Мне было тринадцать лет. Первый раз я поехал туда таскать рюкзаки с некими чеченцами, про которых лучше не рассказывать, потому что один сейчас оказался в МВД, а другой в федеральном розыске. Они платили двадцать пять рублей за то, что я вместе с ними ездил на Крещатик: мне вешали рюкзак, в котором было пятьдесят килограмм колбасы, сгущенки, водки, и с этим рюкзаком я бежал на поезд Киев – Москва. Тогда уже начинала работать таможня, которая выдергивала людей с большими сумками и могла устроить нам неприятности. Мы покупали билеты в поезд в разные места, в разные вагоны, потом сходились в Москве и получали свои двадцать пять рублей. Я эту схему подсмотрел и в следующий раз уже сам занял денег, позвал мальчишек, и мы поехали в Киев.

– Фильм «Русский заповедник» режиссера Валерия Тимощенко получил кучу российских и международных призов. Как ты познакомился с его главным героем отцом Виктором и как ты вообще оказался в Жарках?

– Все было просто. Я попал в храм – в двенадцать-тринадцать лет. Был крещен – сам принял это решение. Помню разборки в школе и каких-то надзорных органах, в которых меня ругали как заблудшего пионера. В Тейкове не было своего храма – его восстанавливали в восемьдесят девятом году, и я пришел помогать. Что-то меня позвало, какие-то мистические вещи тогда произошли, и все – мне открылся новый мир священничества, православия.

– Что побудило в тринадцать лет пойти и креститься?

– С одной стороны, это личное, а с другой стороны – не тайна. Если человек принимает крещение с полным пониманием того, что он делает, значит, были какие-то необъяснимые события, связанные с обретением Бога. Я не могу даже описать конкретно, что произошло со мной, но было некое прикосновение, видимо, которое все расставило по местам, и с тех вор вопрос: «Есть Бог? нет Бога?» – я себе никогда не задавал. Почему, собственно, меня и потеряли физика и математика, которыми я плотно занимался в школе, а после крещения они стали неинтересны. Все произошло автоматически, потому что наука, которая только описывает процесс, по сути безвыходна. Наука не