Петербургские женщины XIX века - Елена Первушина

Обстановка

По воспоминаниям того же Н. А. Лейкина, «в доме на Владимирской, в квартире о шести комнатах, в четвертом этаже, во дворе, и платили за эту квартиру тридцать рублей в месяц без дров. Осталось у меня в памяти, что говорили о дороговизне квартиры. Помню, что комнаты были маленькие, окрашенные клеевой краской, с панелью другого цвета, и по стенам были выведены фризы, а в углах белых потолков намалеваны по трафарету какие-то цветные вазы. Бумажные обои тогда только еще входили в моду и были очень редки и дороги. Мебель была потемнелого красного дерева, мягкая, но не пружинная, потертая и в чехлах. На окнах висели кисейные занавески, перед простеночными зеркалами на ломберных столах с бронзовыми ободками стояли подсвечники с никогда не зажигавшимися восковыми свечами. Стеариновых свечей тогда не было, и жгли только сальные свечи, снимая нагар с их светилен щипцами. Восковые свечи перед большими праздниками всегда мыли с мылом, так как они до того засиживались мухами и покрывались копотью, что делались пестрыми. В углах каждой комнаты было по нескольку старинных икон в серебряных окладах, с серебряными же лампадами. Иконы эти были родовые, от прапрадеда, прадеда и деда, и каждая имела свою историю, которые так любил рассказывать отец. Одна икона Тихвинской Божией Матери в натуральную величину называлась старообрядческой. По рассказам отца, она досталась прабабушке моей из разоренной старообрядческой моленной. Прабабушка была старообрядка беспоповщинского толка, Косцова согласия. После нее осталось много эмалированных медных складней и старообрядческих медных крестов. Эти складни и кресты висели на иконах. Один из таких складней находится теперь у меня. Покойный Н. С. Лесков, знаток медных складней, определял его древность с лишком в четыреста лет.

Помню, что икона Тихвинской Божией Матери висела в столовой. Она была в темном киоте. Лик иконы был коричневый с преувеличенно большими глазами и настолько необычайными морщинами, что я, мои братья и сестры питали к ней непреодолимый страх, и, когда по вечерам в столовой бывало темно, боялись в нее входить. Помню и что, когда мы, дети, по постам украдкой ели что-нибудь скоромное, мы завешивали лик этой иконы, чтобы она не видела, что мы делаем. В киоте этой иконы, среди кусочков артоса (хлеб, освящаемый в Пасху и раздаваемый в субботу. — Е. П.), стружек от мощей, хранилась маленькая рукописная книжечка „Сон Пресвятой Богородицы“, к которой мать наша питала суеверный страх и ни сама ее не читала, ни нам читать не давала.

А. Фосс. В мансарде купчихи И. Ф. Кадниковой на Выборгской стороне. 1847 г.

Семья у нас была большая, жили мы тесно, но сравнительно чисто. Тараканы и клопы водились, считаясь неизбежной принадлежностью жилья, но их время от времени морили бурой, скипидаром, ошпаривали кипятком. Это была своего рода эпоха для нас, детей, и развлечение. Помню, что полы у нас в квартире были простые, крашеные, и по субботам происходило генеральное мытье их, после чего расстилались половики, полотняные дорожки, а вечером, во время всенощной, зажигались у икон все лампады. И мы, дети, бродя по слабо освещенным теплящимися лампадами комнатам, чувствовали, что завтра праздник, воскресенье».

Такова была обстановка в доме небогатых купцов. В домах посостоятельнее появлялись фамильные портреты и копии картин, столы, стулья, кресла и комоды из красного и орехового дерева, мягкие диваны, дорогие фарфоровые вазы, зеркала в резных рамах. На туалетных столиках купчих красовались те же модные безделушки, что и у дворянок: фарфоровые шкатулки и фигурки, парижские флаконы для духов. В залах для танцев могли стоять громадные пальмы и фикусы, превращавшие комнату в зимний сад. И наконец дома знаменитых своими богатствами купеческих семей Елисеевых, Полежаевых, Целибеевых и других невозможно было отличить от дворянских особняков. Так, в доме Петра Семеновича Елисеева (современный адрес — наб. р. Мойки, 59) приемная была декорирована в стиле Людовика XVI, кабинет — в стиле французского ампира, зал — в стиле барокко, будуар хозяйки — в стиле рококо, столовая — в стиле Ренессанса.

В другом доме, принадлежавшем «другому Елисееву» — Александру Григорьевичу, расположенном на углу Французской набережной и Гагаринской улицы, только в бельэтаже насчитывалось 23 комнаты, не считая подсобных помещений. Четыре спальни, столовая, кабинеты хозяина и хозяйки, бильярдная, несколько гостиных, картинная галерея, комната с коллекцией бронзы, образная, где находились 44 иконы в драгоценных окладах.

Одежда

В XVIII веке купцы носили традиционную русскую одежду, зато жены их и дочери красовались в самых модных европейских нарядах. Это была продуманная стратегия: мужчина выглядел респектабельно и внушал уважение, женщина была его витриной, где он демонстрировал свое богатство. Но чем дальше, тем больше купцы «полировались», как говорили в XIX веке, европеизировались, и к середине века по внешнему виду уже нельзя было догадаться, кто перед тобой.

Вот как описывает Г. Т. Полилов внешность своего деда, жившего в 1820-х годах: «Довольно высокого роста, статный, черноволосый, с совершенно бритым лицом, одетый всегда в сюртук с шелковыми отворотами, белую манишку, высокие воротнички которой подпирали подбородок, в то время как белая косынка батистовая с вышитыми концами, носимая тогда согласно моде вместо галстуха, обтягивала шею, — он совсем не походил на русских купцов, продолжавших в те времена носить длинные, чуть не до пят сюртуки, сибирки и сапоги с высокими голенищами. Точно так же и цилиндр, носимый дедом неизменно летом и зимою, отличал его от русских торговцев, в большинстве случаев ходивших в высоких картузах».

Портрет сестер купчих. Фотограф Ю. И. Никонович. 1890-е гг.

Хотя случались и смешные ошибки.

Так, Полилов пишет, что его дед: «Cадясь пить чай, надевал женский ситцевый капот с всевозможными бахромками и фалборками (оборками. — Е. П.) и с пелеринкою (очевидно, вместо турецкого халата, который часто служил домашней одеждой дворянам. — Е. П.), в таком костюме проводил вечер. Он говорил, что ни в одном костюме он не чувствовал себя так удобно, как в этом.

Домашние и близкие знакомые, привыкшие к подобному чудачеству, не обращали внимания, но приходившие изредка вечером по делам чужие посетители поражались подобной метаморфозой и с изумлением поглядывали на серьезно рассуждавшего с ними деда.