Русские дети (сборник) - Белобров-Попов

Фёдоров до последнего избегал обновок. Ритуал по обеззараживанию вещей требовал большой концентрации и был весьма утомителен. Кроме того, не всякий покрой устраивал Фёдорова. Прежняя курточка насчитывала шесть пуговиц, два боковых и один нагрудный карман, а на новой куртке имелись всего четыре пуговицы, а нагрудный карман вовсе отсутствовал. Только после того, как бабушка, со слезами и охами, пришила недостающие пуговицы и накладной карман, Фёдоров провёл ритуал и отмолил куртку от посягательств Мысленного Волка и Тли.

Фёдоров жалел бабушку, но нелепо было объяснять, что шесть пуговиц — не блажь, а насущная необходимость, что именно пуговицы и карманы делают куртку важным инструментом уличных обрядов, включающих защиту от машин, птиц, некоторых деревьев, страшной черноволосой соседки-девочки с раздвоённой верхней губой, водосточных труб, трещин в асфальте и ржавого жирафа на детской площадке.

Раньше Фёдоров пытался помочь родне, учил, как избегнуть той или иной напасти. Взрослые терпеливо слушали его и даже что-то выполняли, но очень небрежно — для них это были только капризы больного детского воображения, они из жалости потакали Фёдорову, а потом возили по психиатрическим врачам, хоть Фёдоров умолял не делать этого, говорил, что всякая поездка приносит лишние впечатления и после таких походов жизнь его усложняется на множество обременительных ритуалов. Но Фёдорова не слушали, волокли силой, и отовсюду скалил пасть Волк, и Тля трещала гнилыми крыльями…

Больше Фёдоров никого не спасал. На беседы элементарно не хватало времени, нужно было успеть охранить себя. Твари становились всё агрессивнее. Да и частые поездки к врачам сыграли свою гибельную роль. Фёдоров чудовищно отяжелел. Бесчисленные ритуалы висели невозможными интеллектуальными веригами, каждый шаг нуждался в персональном действе и молитве. С какого-то момента Фёдоров уже не выходил во двор. Вначале он ещё позволял себе выглядывать в окно, но вскоре навсегда задвинул шторы, чтобы ограничить приток образов.

Комната Фёдорова отличалась монашеской аскетичностью: стол, кровать, кубики. Всякий лишний предмет обременял ум и грозил стать пищей для Тварей. Мир дробился на опасные детали. Разваливались когда-то цельные понятия, и уже не просто «стена», а обои, кирпичи, высохший раствор, пыль требовали своего индивидуального противоядия. На очищение тысяч предметов не хватало сил, Фёдоров сдавался, но его отступление было монотонным отречением от Падали, надвигавшейся со всех сторон.

Фёдоров замолчал. Вся речь ушла вовнутрь и была непрерывной молитвой. Твари не дремали. Пока Фёдоров боролся со стенами, синим абажуром и его тенью на потолке, с окном, шторой, зудящей мухой, шлёпаньем бабушкиных тапок, ударами дворового футбольного мяча, шумом телевизора и легионом других мелочей, Волк изловчился и пожрал смысл хлеба и воды — последние крохи скудного пищевого рациона Фёдорова, а Тля сразу обратила их в Падаль.

Наступил роковой миг, и Фёдоров не смог дотянуться до кубиков. Чтобы пошевелить рукой, надо было сделать нечто, разрешающее это движение, для чего требовался очередной обряд, за который отвечали новые ритуалы, один за другим воронкой утекающие в бесконечность с чёрной точкой Падали в исходе.

Фёдоров окаменел. Осунувшееся лицо его давно утратило детские черты. Зачарованный и белокурый, он был похож на приснившегося жениха. Мысленный Волк и Тля не таясь сидели рядышком напротив кровати Фёдорова и терпеливо ждали добычи…

Фёдоров был ещё жив, а в природе уже творились грозные знамения. На окраинах коровы раздоились червями, по дворам бродил белый, точно слепленный из тумана жеребёнок с ногой, приросшей к брюху, и в церквях вдруг разом закоптили все свечи.

Так намечалось успение Фёдорова. Мысленный Волк и Тля готовились прибрать его хрупкую измученную душу.

Но Тварям не дано знать главного. В кончине Фёдорова скрывается великое поражение Первосмерти, потому что она не имеет прав на Фёдорова. В нём единственном из когда-либо живших совершенно нет трупного вещества Падали, но есть Безначальное Слово.

Лишь только Фёдоров испустит дух, в чёрном небытии раскинется пространство новой, принципиально иной области смерти. Она, как сетка, будет натянута над прежней и уловит каждого без исключения. Отныне всякий живущий умрёт в Фёдоровскую смерть. Точно не известно, какой именно она будет, но даже если мы воскреснем в ней обычными кубиками с прописными буквами на деревянных гранях, то, по крайней мере, уже никто и никогда не достанет нас, не потревожит — ни обезумевший Дед, ни Отец, ни Мысленный Волк и Тля.

Алексей Евдокимов

Респаун

— Ты хоть знаешь, что это такое: «Цивитас Солис»?

— Игра, — озвучил Игорь очевидное, и по лицу Сергея Олеговича, или как там его, догадался, что ответ снова неверный.

— Откуда вы её вообще взяли, игру эту?

— Не знаю, — буркнул Игорь.

— Вот ты — у кого её скачал? — Сергей Олегович (или как там его) спрашивал вроде не враждебно, но в его равнодушных фразах Игорь хорошо различал жёсткий, как при ударе футбольного мяча, отзвук.

— У Артёма, — произнёс он тихо, — Семенченко…

— Это одноклассник его, — подала голос мать. — Друг. Они и раньше в разные компьютерные игры играли…

— В какие? — Сергей Олегович продолжал смотреть на Игоря. Страх, внушаемый следователем, отличался от того, что Игорь испытывал, скажем, на уроках стервы-англичанки, обладавшей каким-то экстрасенсорным чутьём на несделанное домашнее задание и с особым садистским наслаждением тянувшей паузу, прежде чем пригвоздить его вкрадчиво-глумливым: «Панкра-атов нам расскажет…» Если на английском была тошная тоскливая беспомощность, если от весёленького взгляда светлых глазок приблатнённого урода Бреги, как от пары бокалов шампанского (единственный в жизни Игоря опыт), внутри щекотало и пустело ниже пояса, то сейчас, в этом светлом неуютном кабинете, Игорева голова вжималась в плечи под медленным, но властным давлением аморфной и какой-то всеобъемлющей угрозы.

— В эту… — поспешила с ответом мать и тут же запнулась, — как её… Игорь, во что вы раньше играли?..

Чуть не ляпнула «Майн кампф», — подумал он.

— «Майнкрафт», — пояснил нехотя. «Майн кампф» — это была шутка Андрея: тот вообще любил подшучивать над ним так, что Игорь не понимал смысла и соли. Мать не скрывала своего раздражения по поводу компьютерных игр, Андрей же (про себя Игорь никогда его папой не называл), как обычно, шутил — не улыбаясь даже глазами, лишь иронически подминая губы. Подобно большинству взрослых, родители считали компьютерные игры вредными для глаз и мозгов. Наслушавшись, как Игорь обсуждает с Артёмом или Пахой повадки свинозомби и скелетов-иссушителей, они частенько подкалывали его этим — но как-то неодобрительно, с оттенком нетерпеливого ожидания, когда же Игорю надоест наконец маяться подобной дурью. Запоминать невразумительное название очередной «песочницы», в которую Игорь закопался, им было как бы западло — вот они и привыкли фыркать: «Майн кампф». Что это такое, Артём знал и сказал когда-то Игорю, но Игорь забыл. Как и про саму ту игрушку — напрочь забыл после того, как появился «Цивитас Солис»…

— Когда ты «Солис» скачал? — ударил по мячу Сергей Олегович.

— Не помню… Осенью, кажется.

— И кто ещё из твоих друзей, одноклассников в него играет?

— Ну, Артём… Паха… Паша Машунин… Алина Лечина… из семидесятой школы… — мямлил тухлым голосом Игорь. Он понимал, что вот это вот и называется «всех сдать», — но белёные шершавые стены, ребром повёрнутые вертикальные грязноватые жалюзи, хрящеватые уши следователя источали словно какой-то леденящий спрей, замораживающий волю. — Леван… Севка Мелкий… Гормин…

— Как Левана фамилия? — перебил Сергей Олегович.

— Я не помню…

— Пицхелаури, что ли, — подсуетилась мать. — Они из восемнадцатого дома, напротив нас.

За неё, за эту угодливость, Игорю было даже стыднее, чем за себя.

— Ещё?

— Сестра Севки — Сашка…

Игорю вспомнился разговор матери с Андреем, подслушанный где-то с месяц назад. Мать жаловалась отчиму: «У них какая-то компания собралась… странная… Игорь, он же всегда некоммуникабельный был, я радовалась сначала, что у него друзья появились. Но друзья эти — ты их видел? Артёма-то видел…» — «Сумотори?» — хмыкал Андрей. «Ну, наверное, нехорошо смеяться, его и так в классе подтравливают… Но мне не нравится, что главный лох в классе стал лучшим другом Андрея, — его же самого за лоха держать будут. Почему он не дружит с нормальными пацанами, почему с какими-то самыми… я не знаю… Эта Алина — помнишь Алину? Она же как беспризорница выглядит! Мы столько денег платим, чтобы Игорь в школе учился нормальной, где гопоты всякой нет, где его клей нюхать не научат, — так он во дворе нашёл себе подругу! У неё родители — алкаши какие-то, у этой Алины, видала я её папашу… А Леван — ну, грузин из восемнадцатого? Он эпилептик, ты знаешь, вообще? У него припадки бывают, Игорь сам мне говорил. Я спрашиваю: а чего ты с ними дружишь, неужели не с кем больше? Молчит, не хочет об этом разговаривать…» — «Артём-сумотори у них там неформальный лидер?..» — «Да не знаю я, кто у них лидер… Татьяна Александровна знаешь как их назвала? „Клуб неудачников“! Она сама мне сказала: обратите внимание, что у Игоря за круг общения. Нет, ребята в основном из нормальных семей, не криминал, тьфу-тьфу, не наркоманы — но самые какие-то… не от мира сего, малахольные… Нашли, блин, друг друга. Понимаешь, мне не нравится, что моего сына уже в одиннадцать лет неудачником называют! Я не хочу, чтобы Игорь, как его отец…» — «Потише, Свет…» — «И чем они занимаются? Сидят, уткнувшись в телефоны и планшеты! А у кого нет планшетов, через плечо заглядывают. И разговоры между собой — как у умалишённых. Ты слышал эти разговоры? Я вообще ни слова там не понимаю! В каком мире они живут? Игорю уже одиннадцать лет, ему социальные навыки надо развивать, а он, наоборот, полностью из реальности выпал. И чем дальше, тем хуже. Ты знаешь, мне никогда не нравилось, что он из компьютера не вылезает, — но как этот появился, „Цивитас Солис“ дурацкий… Что это вообще за игра такая, что они все так на ней помешались?» — «Да очередная стратегия… песочница… как они там называются… мало ли их…»