Ворон Хольмгарда - Елизавета Алексеевна Дворецкая

Арнор сам не знал, чего больше в этом его предположении – нежелания или неверия, что это возможно.

– Я не знаю! Но ты понимаешь… он совсем особенный человек.

Будь у Арнора больше любовного опыта, он был знал – признание кого-то особенным само означает ответ «да» на тот вопрос, который он ей задал. Но пока он был в недоумении и злился – на себя, что допустил для сестры такое положение.

– Арни, пойми. Он хорошо со мной обращается. Уважительно. А ведь он мог бы обращаться со мной плохо. Будь он злым человеком, он мог бы… все что угодно мог бы. А вы с отцом ничего не могли бы с ним поделать. И Свенельд не мог бы – не стал бы он из-за меня драться с родичем и посланцем Олава, его господина. Все это привело бы к бесконечным раздорам, которые погубили бы и всех нас, и еще множество людей. А Эйрик всего лишь…

– Всего лишь надеется тебя заполучить в наложницы… – с досадой сказал Арнор, понимая, что в главном она права.

– Тебя это удивляет? – Арнэйд прямо взглянула ему в глаза. – Что ему этого хочется?

Арнор подумал немного.

– Саатана… Нет!

Ему ли было не знать, как привлекательна его сестра. Среднего роста, с тонкой талией, пышной грудью, тонкая в кости, с маленькими руками и ногами. А лицо своеобразное, такое не каждый сочтет красивым, но тот, кто разглядит его одухотворенную тонкую прелесть, потеряет голову вернее, чем от красавицы. Стоит ли дивиться, что к ней тянет мужчину в расцвете сил, который не ждал встретить в такой дали от родины женщину благородного происхождения, говорящую его родным языком? Она для него – прекрасная дочь великана из предания, которую находят на самом краю света.

– И он мне доверяет, ты же видишь! – Арнэйд показала костяной гребень.

– Тебе все доверяют. По тебе видно, что ты не ведьма какая-нибудь.

Арнэйд фыркнула и закрыла себе рот рукой – вспомнила их с Эйриком разговор про колдовство. Ее с тех пор не раз подмывало расспросить его, в чем там дело; она не сомневалась, что добьется ответа, если будет настойчива, но так же почти не сомневалась, к чему это их приведет, и старалась давить опасное любопытство.

И хмурый вид брата добавлял ей тревог.

– Арни, молю тебя! – Арнэйд понимала его куда лучше, чем он ее. – Только не выкинь что-нибудь!

– И ты… – Арнор отвел глаза. – Будь благоразумной.

– Я стараюсь.

Пытаясь понять, чего же хочет Арнэйд, Арнор желал невозможного – она сама этого толком не понимала. А та часть ее желаний, которую она понимала, смущала и пугала ее саму. Эйрик не скрывал, что очень к ней расположен, что ему доставляет удовольствие просто видеть ее, и она не могла отвечать ему холодностью. Когда она подходила к нему за столом, с кувшином или блюдом, он неприметно касался ее бедра, поглаживал, даже стараясь делать это незаметно для своих хирдманов, или брал ее за руку, обращаясь с каким-то вопросом. Два-три раза, застав Арнэйд в доме за каким-нибудь делом, он обнимал ее сзади и вжимался в нее всем телом, тихо сладостно рыча. «О, Эйрик конунг!» – с упреком стонала она и начинала рваться из его рук, а он целовал ее в макушку, прямо в покрывало, и отпускал. И все это столь явно доставляло ему удовольствие, что у Арнэйд не поворачивался язык его упрекать. Это же все «по-хорошему», как он говорит.

Мысли об Ульвхильд не давали ей покоя. Если подумать, то ее, Ульвхильд, отцу Эйрик оказал услугу; ему, Эйрику, отец Ульвхильд пообещал в награду отдать дочь. Дагу Эйрик никаких услуг не оказывал, и Даг ему ничего не обещал. Но тем не менее Арнэйд знала: Эйрик – это ее медведь. Тянуло пойти к нему и спросить: намерен он вызвать сюда Ульвхильд? Если он скажет «да» – она, Арнэйд, больше не станет ему потакать и уйдет отсюда при первой возможности. Остаться здесь при дочери Олава, ни в каком качестве, невозможно. Хоть Арнэйд и не королевской крови, род ее слишком хорош, чтобы позволить унизить себя перед… другой хозяйкой дома. Тут и думать нечего – при этой мысли Арнэйд чувствовала решимость и какую-то горечь. Их полумолчаливая договоренность состояла в том, что Эйрик не применяет силу к своей законной добыче, а она… старается его полюбить по-хорошему? Но Ульвхильд здесь будет лишней. Это против правил, скажет ему Арнэйд. У медведя была одна девушка в доме… И кольца свои пусть для Ульвхильд прибережет!

Но если он скажет «нет» – что тогда? При этой мысли Арнэйд терялась. Если Ульвхильд здесь не будет, захочет ли она остаться? Проще всего было пойти к Эйрику и задать прямой вопрос – и получить прямой ответ, как у него в обычае. Как ее подмывало сделать это, когда она расчесывала ему волосы и с наслаждением ощущала, что сейчас он целиком находится в ее власти. Но не хватило духу. Он скажет «нет» и немедленно потребует закрепления «мирного договора», так чтобы и ей стало некуда отступать. Так она и не решилась спросить. И не хотела, чтобы это сделал за нее отец или брат. Один ответ ее унизит, а второй поставит перед выбором, который она не в силах сделать.

И при этом она понимала, что со дня на день… этот выбор может сделаться помимо ее воли. Эйрик давно перестал внушать ей страх – с той странной ночи возле пивных котлов на берегу. Образ его заполнял для нее весь дом и весь Арки-Вареж, не шел из ума, ее будоражила мысль, что он где-то рядом, что она скоро опять его увидит – вечером или утром, когда будет подавать на стол в доме или в гриде. Ей хотелось смотреть ему в глаза, слышать его голос. Она понимала, что он не красавец, но вид его доставлял ей удовольствие. Когда он ее касался, в ней словно все плавилось, охватывала слабость. Она часто ощущала то болезненное томление в животе, но теперь уже знала: оно вызвано не страхом, что Эйрик опять ее обнимет, а наоборот, желанием этого.

И это в то время, когда со смерти ее почтенного мужа не прошло и семи дней!

Глава 12

На погребальный костер тело Тойсара положили, плотно завернув в его лучший плащ с головой. За плащом Логи пришел к Арнэйд, и Свенельдовы хирдманы сами приготовили тело – не столько из уважения к Тойсару, сколько из сочувствия к Арнэйд, которой пришлось бы увидеть это тело разрубленным почти пополам, если бы его готовили к погребению родичи. Вышло, что Арнэйд вовсе не видела своего мужа мертвым и запомнила его таким, каким он в то последнее утро уходил на поле битвы. От этого еще сильнее казалось, что дух его где-то рядом, и она не могла не помнить о нем постоянно. Каждое утро она, приготовив лепешки или блины, бросала три кусочка в огонь и шептала: «Тойсар, прими это блин, не ходи голодным, не евши и не пивши», – так у мери было принято угощать мертвых. С теми же словами отливала в очаг немного сыворотки или кваса. Остальные обитательницы кудо угощали Толмака, его жену Естан, других родичей, кого Арнэйд не успела даже запомнить. Среди пленных был обнаружен Талай, легко раненный в голову. Тайвела не нашли нигде, ни живым, ни мертвым. Через день к Арнэйд на двор сам явился Латуган – он спасся во время битвы, бросившись в реку, но не мог никуда уйти с пустыми руками и вернулся к хозяйке. Талай и Латуган сколотили из бревнышек сруб на четыре венца и поставили на могилу, над зарытым прахом, – теперь у Тойсара был свой дом среди других таких же домов. Старое кладбище возле священной рощи разом стало вдвое больше прежнего. Арнэйд старалась делать все как положено, чтобы ее не упрекнули, мол, недавняя жена-русинка плохо заботится о посмертии такого уважаемого человека. Посоветоваться она могла только с Алдыви – прочие мерянские жены косились на нее очень хмуро, между собой считая виновницей набега и разоренья. Она не хотела оправдываться, к тому же совесть ее перед памятью Тойсара и впрямь была нечиста. Теперь, когда этот брак так внезапно и страшно закончился, она поняла, что не случись этого – она в первый же год умерла бы здесь с тоски. Теперь она стремилась поскорее выполнить все положенное, проводить дух мужа к новой жизни и покончить с прошлым.

Заканчивался шестой день после битвы, наступала пора для поминок. Арнэйд была очень благодарна судьбе, что в этот тяжкий день возле нее будут отец и брат. К ее облегчению, Даг взял на себя все переговоры с соплеменниками Тойсара. Будь здесь ава Кастан, она бы уверенно управляла всем действом и ее бы