Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Гусейнова

что выше – госбезопасность. С отдельными лифтами и лестничными клетками: «Ибо иудеи с самарянами не общаются» (Ин. 4:9). (До 2004 г., пока МВД не переехало в отдельное здание, на Большом доме была только одна вывеска: «Управление МВД». А бойцы невидимого фронта прятались в тени: попробуй отыщи!)

До 2004 г. чекисты не имели в Большом доме своего «парадного подъезда». Вход с Литейного был закреплён за ГУВД по Санкт-Петербургу и Ленобласти, которые в память о былых объединениях органов госбезопасности и внутренних дел продолжали занимать часть БД. Три этажа, где располагались сотрудники ГУВД, были полностью изолированы от «соседей» – на них даже не останавливались лифты. Сейчас, вселившись в освободившуюся часть здания, чекисты сделали лёгкий косметический ремонт (должны же все этажи выглядеть в едином стиле), а поднимающихся по главной лестнице теперь сразу строго осматривает Ф.Э. Дзержинский. Бюсты Железного Феликса можно встретить и в других местах здания. (Это как если бы в нынешнем берлинском ведомстве по охране Конституции стояли изваяния рейхсфюрера Генриха Гиммлера.)

Коридоры «Большого дома» представляют собой мрачное зрелище. По обеим сторонам плохо освещённых коридоров идёт череда плотно закрытых чёрных дверей – без указания названий подразделений и фамилий сотрудников. Не сделано исключение и для кабинета бывшего сотрудника управления В.В. Путина. Расположенный на шестом этаже, он по-прежнему используется по назначению, и там трудятся сотрудники-разведчики [421] .

Идём по длинному коридору, по пути в кабинет – психологическая обработка.

– Мы здесь мелочами не занимаемся. Только недавно закончили «дело самолётчиков». Так что подумайте о своей судьбе. Советуем быть искренними с «органами».

(В 1971 г. группа еврейских «отказников» планировала захватить самолётик в аэропорту «Ржевка» и угнать его в Скандинавию. «Террористов» арестовали при посадке в 10-местную «этажерку». Организаторам – Дымшицу и Кузнецову – дали расстрел. От казни их спасло только то, что в те же дни испанский диктатор Франко заменил «вышку» на тюрьму реальным баскским террористам. И коммунистам стало неудобно перед фашистами.)

Заходим в кабинет. Комитетчик садится за стол и представляется: капитан Зимаков. И с ходу вопросы, пока клиент «тёпленький». Вежливо, но настойчиво прошу уточнить: это что, допрос? Тогда в качестве кого я здесь нахожусь? Если меня обвиняют, то по какой статье? Ведь при обыске пожилой, со шрамом, сказал, что «светит 70-я».

Капитан идёт на попятную.

– Пока это предварительный разговор. А дальше всё будет зависеть от Вашего поведения.

– Извините. Прошу чётких разъяснений. Если будете «оформлять на 70-ю», то почему не ведёте протокол?

– Ну, зачем же так? Пока это просто беседа…

И так – по кругу, до конца рабочего дня. В ходе дискуссии спрашиваю: если вы занимаетесь «самолётчиками» (статья 64-я, расстрельная, измена родине), то зачем тратите время на охоту за «бумажками»? Что это за власть, которая боится гласности? (Тогда это слово было в новинку).

– Один, такой как Вы, нам не опасен. А если за пишущие машинки сядут тысячи?

(В те годы Кремль, как любой параноик, был склонен переоценивать опасность и любое критическое слово воспринимал как смертельную угрозу.)

Вот так – откровенно и по-деловому. Прошли годы, и уже не тысячи, а десятки тысяч вышли на площади, требуя отмены 6-й статьи брежневской Конституции – о «руководящей и направляющей». И режим рухнул, развалившись как карточный домик: дом, построенный на песке, «упал, и было падение его великое» (Мф. 7:27).

Одного диссидента задержали на Красной площади – разбрасывал листовки. Доставили в отделение; смотрят, а бумага чистая.

– Почему ничего не написано?

– А зачем писать, и так всё ясно!

Это шутка, в которой есть доля истины. В 1960-е годы на мордовской политзоне сидел человек за распространение поэмы Твардовского «Тёркин на том свете». Он приходил к замполиту лагеря, показывал напечатанную к тому времени в газете «Известия» поэму и спрашивал: «Как же так, а я-то сижу?» А у провинциального фотографа на той же зоне в приговоре было написано: «За фотографирование надуманных фактов» [422] .

… На международных переговорах давно замечено, что английская делегация начинает заметно нервничать, когда время идёт к пяти часам вечера. «Файф о’клок» – пятичасовой чай с молоком – дело святое. Тут англичане готовы подписать любую бумагу, чтобы был объявлен перерыв. В моём случае все было с точностью до наоборот – нервничать начал Зимаков: пятница, короткий рабочий день, и пора заканчивать. Выписав повестку на понедельник, капитан заученно произносит: «За эти дни хорошенько подумайте, а в понедельник приходите с утра. Вам всё равно придётся сказать нам о происхождении изъятой литературы!».

Снова идём по коридору, спускаемся на лифте, но у меня не проходит удивление. Времена меняются, лет пять-десять назад сажали за пастернаковского «Доктора Живаго», а тут на тебе: вежливо, мимо охранника, провожают на выход. Ну что же, доживём до понедельника!

Тогда мне было не до смеха, и это к лучшему. Когда поэта Владимира Уфлянда выпустили из «Крестов», он шёл по Литейному проспекту и возле «Большого дома» вдруг начал смеяться. Его милиционер останавливает, мол, чего смеётесь, где ваши документы. Поэт ему показывает справку об освобождении. Мент посмотрел на него сурово и сказал: «Идите и больше никогда не смейтесь» [423] .

А за это время нужно переделать столько всего! В виски стучат чеховские «Сестры»: «В Москву! В Москву!» Но сначала – в академию, за паспортом; без него в «совке» ты – не человек. Старший иподиакон уже вернулся в митрополичьи покои; он с сочувствием смотрит на книгодержца.

– Коля! Если меня не будет вечером в поезде – не беспокойся: до Москвы доберусь своим ходом.

Иду через лаврский парк к площади Александра Невского. Что-то побуждает оглянуться, – и точно; у меня «на хвосте» два «топтуна» – молодой и «продвинутого возраста». Разворачиваюсь и иду им навстречу, вглядываясь в лица: мол, я вас запомнил. Они профессионально отводят глаза в сторону и следуют в прежнем направлении. Снова разворот на 180 градусов, и теперь уже я «пасу» их. Ведь у нас в стране свобода: «каждый ходит за кем он хочет». Такой дерзости «наружники» не ожидали, но им надо делать хорошую мину при плохой игре. «Скованные невидимой цепью», доходим до станции метро; здесь наши пути расходятся: «гороховые пальто» вроде бы отстали.

Бегу вниз по эскалатору, но не я один такой; нынче «час пик», народа много и слежку обнаружить непросто. Еду одну остановку до станции «Маяковская». Есть время поразмышлять. Откуда взялись филёры? Видимо, взяли под наблюдение прямо