Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен

– Правда ли, что ты предсказал раннюю смерть Тита? – спросил Луций.

Аполлоний улыбнулся:

– Я знаю, что иногда изъясняюсь почти загадками. Но сейчас отвечу по возможности ясно. Представь, что ты входишь в темную пещеру. Высекаешь искру и лишь на мгновение видишь окружающее. Мелочи различимы плохо, а пещера огромна, но ты сразу же постигаешь, велика она или мала. Такое порой происходит при моем знакомстве с человеком. Я моментально вижу, короток или долог будет его земной путь. С пер вой же встречи я понял, что Тит не проживет столько же, сколько его отец. Он был подобен светильнику, который горит ярче других, но недолго.

– А его брат?

– Я не встречался с Домицианом. Но мне сдается, он вообще не похож на светильник. Домициан гаситель светильников. Он несет тьму, а не свет.

– Хотелось бы мне знать, сколько продлится правление тьмы.

– Ему всего сорок два, – пожал плечами Аполлоний.

– Тит умер именно в таком возрасте.

– Да, но Веспасиан прожил до шестидесяти двух.

– Еще двадцать лет Домициана! – воскликнул Луций.

– Возможно, – сказал Аполлоний. – Или нет.

Закрыв глаза, Луций вытянулся на ложе в саду, вдыхал аромат цветов и думал о том, как изменилась его жизнь с тех пор, как он встретил Учителя.

Босые ноги грело солнце. Аполлоний приучил его ходить босиком. Зачем человеку обувь в собственном доме? Случалось, что Луций являлся босым и на Форум. На него смотрели, как на помешанного.

– Грезишь? – осведомился Аполлоний. Он отлучался по малой нужде в небольшую уборную за пределами сада. Телом Учитель ничем не отличался от других и испытывал такие же потребности поглощать и выделять – в согласии с бесконечно повторяющимися циклами смертной плоти.

– Скоро придут остальные, – произнес Луций, втайне досадуя. Он очень любил оставаться с Учителем наедине, слушать его истории, задавать вопросы, просто наслаждаться его умиротворяющим присутствием. Но у Аполлония было много друзей, и Луцию иногда выпадало играть роль хозяина.

Ожидалось около пятидесяти мужчин и женщин. Придут люди из всех слоев общества – от вольноотпущенников до таких же патрициев, как сам Пинарий. Наверное, явится несколько сенаторов, но также лавочники, ремесленники и каменщики. Никому из желающих послушать Аполлония никогда не отказывали.

Луций с улыбкой взглянул на Учителя. Небрежному наблюдателю Аполлоний показался бы всего-навсего дряхлым старцем. Но такова иллюзорность материального мира: внешнее не имеет значения. Подражая Аполлонию, Луций начал избегать услуг цирюльника. Прежде он никогда не носил такие длинные волосы и не отпускал бороду. В его сорок шесть седина только начала появляться, но Луций надеялся, что когда-нибудь его борода станет такой же белоснежной, как у Учителя.

– О чем ты сегодня расскажешь собранию? – спросил Луций.

– Пожалуй, поведаю о моей жизни в Эфиопии.

Луций кивнул. Рассказы Учителя об Эфиопии были в числе его любимых.

– Я решил, что можно, в частности, осветить мою встречу с сатиром, ибо в наши дни большинство людей никогда не видели подобных существ и питают разнообразные заблуждения насчет них.

Луций сел:

– Ты встретил в Эфиопии сатира? Я ни разу об этом не слышал.

– Неужели я не рассказывал?

– Никогда! Я бы наверняка запомнил.

– Ну что же. Дело было во время моего странствия к большому озеру, откуда берет начало Нил. На берегах водоема находится колония нагих мудрецов, которые мудрее греческих философов, но несколько уступают индийским, своим сородичам. Они тепло меня встретили, но я заметил, что они чем-то угнетены, и спросил о причине.

Оказалось, по ночам их донимало посещениями дикое существо, ниже пояса подобное козлу, с мохнатыми ногами и копытами, а выше пояса напоминающее человека, но с козлиными рогами и заостренными ушами. Из их описания я сделал вывод, что речь о сатире – создании, ранее неизвестном в тех краях. Незваный гость нарушал ночной покой мудрецов, топоча меж хижин и блея посреди ночи. Когда они вышли к сатиру с увещеваниями, тот издал непристойные звуки и сделал того же рода жесты. Его попытались изловить, однако он оказался проворнее самых прытких и выставил их на посмешище, скача, уворачиваясь и вынуждая преследователей натыкаться друг на дружку.

Мудрецы отвели меня в ближайшее селение, где старейшины сообщили, что тамошние бесчинства сатира намного серьезнее. По меньшей мере раз в месяц он нападал на самых миловидных и зрелых женщин: нашептывал им в уши заклинания, пока они спали, околдовывал и умыкал в лес. Несколько женщин очнулись от чар и дерзнули оказать сопротивление – тогда создание атаковало оных физически, удушая их и топча копытами. Две погибли, а прочие сильно покалечились. Жители селения боялись сатира.

– Как же ты помог им, Учитель?

– Я восстановил в памяти редкую книгу, оставленную нам царем Мидасом, в жилах которого текла толика крови сатира, что определялось по форме ушей. Дикие сородичи порой злоупотребляли царским гостеприимством и своим поведением приводили в хаос весь двор. Но в детстве мать рассказала Мидасу, как усмирять козлоногих, и он решил попробовать. Вино оказывает на них особое действие. Если сатир напивается, он отравляется, как и люди, и в конце концов быстро засыпает и громко, как человек же, храпит. Но когда он пробуждается от пьяного сна, животная природа отделяется и он становится безобидным, как дитя. Такого ручного козлоногого можно научить говорить и даже рассуждать. Широкое перевоспитание сатиров, безусловно, одна из причин, по которой сегодня они встречаются крайне редко, ибо такие сатиры боятся людей больше, чем те их.

Но дикий сатир испытывает сильнейшее отвращение к вину, а потому нелегко заставить его пить. У селян имелось основание думать, что по ночам их обидчик утоляет жажду из одной и той же поилки для скота. У старосты нашелся кувшин египетского вина, сохранившийся с недавнего праздника. По моему указанию весь напиток до капли вылили в поилку. Утром стало очевидно, что значительная часть смеси воды и вина выпита.

Сатир, несомненно, спал в своем логове – но как его найти? Я прочесал всю местность вокруг деревни, навостряя уши и прислушиваясь, не доносится ли откуда храп. Наконец я уловил слабый звук. Я проследил его до места, которое селяне прозвали Гротом нимф. Там, на замшелом камне среди водорослей, лежал, храпел и вонял вином мертвецки пьяный козлоног.

Селянам не терпелось его разбудить, но я решил, что пусть он лучше сам в положенное время придет в чувство. Через час он резко перестал храпеть, протер глаза и встал. Жители собирались забить его камнями и даже начали искать подходящие, но я заслонил создание собственным телом и запретил его трогать, ибо оно перевоспиталось и оставило все непотребства позади. Той же ночью на благословенно трезвом празднике – поскольку вина не осталось – нагие мудрецы танцевали для селян, и с ними скакал и кувыркался сатир.

Луций улыбнулся. Запах жасмина под жарким солнцем опьянял.

– Услышь я такую сказку от любого другого, ни на секунду не поверил бы, – проговорил Пинарий. – Но от тебя, Учитель…

В сад влетел Илларион. Судя по встревоженному виду, он прибыл не для того, чтобы доложить о приходе гостей.

– Преторианские гвардейцы! – выдохнул он. – Они отказались подождать в вестибуле…

В сад вступили вооруженные люди.

– Ты, должно быть, Аполлоний Тианский, – сказал трибун, их старший. – А второго волосатого малого я принял бы за твоего сына, не знай я, кто он такой. – Он ухмыльнулся Луцию. – Думаю, знатный патриций мог бы найти пример для подражания и получше, хотя бы по части ухоженности. Но не волнуйся, скоро мы вас обоих избавим от нелепых бород.

Гвардейцы схватили Луция с Аполлонием и выволокли из дома. Обоих босыми погнали по улицам к императорскому дворцу на глазах у привлеченных шумом жителей округи. Некоторые горожане растерялись, но другие, похоже, исполнились спесивого удовольствия. Презрение Луция к общественной жизни, эксцентричный новый облик и сомнительные гости породили злословие среди влиятельных соседей Пинария на Палатине.