Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен

Они приблизились к тому же входу, что и в прошлый раз, когда Луция доставили на обед в черном зале. Он испытал приступ паники и глянул на Аполлония, ища совета. Казалось, Учителя не впечатлил величественный вход, равно как не пугали и всевозможные последующие события.

– Учитель, ты понимаешь, что происходит?

– Думаю, да. Я наконец-то встречусь с императором.

– Прости меня, Учитель. Будь я начеку, предупреди нас толком Илларион…

– И что тогда? Ты полагаешь, я уклонился бы от возможности познакомиться с Домицианом? Для того я и прибыл в Рим.

– Но, Учитель…

– Давай радоваться тому, что преторианцы явились именно сейчас. Приди они позднее – могли бы арестовать твоих гостей, что вышло бы весьма неудобно для всех участников. Представь такую толпу в Доме Флавиев. А теперь мы можем надеяться на нераздельное внимание императора.

Их провели сквозь лабиринт коридоров, доставив наконец в маленькую, но роскошную приемную. На возвышении в парадном кресле сидел Домициан. Подперев подбородок рукой, он имел вид скучающий. Евнух-секретарь читал императору из свитка. Когда вошел Аполлоний, Домициан взмахом руки отогнал секретаря, и тот, положив свиток, взял восковую табличку и стило.

– Я слушал выдвинутые против тебя обвинения, чародей, – объявил Домициан.

Аполлоний безучастно смотрел на него.

– Нечего сказать?

– Ты обращаешься ко мне? – отозвался Аполлоний. – А я решил, что к некоему чародею, хотя не вижу подобного среди нас.

– Ты отрицаешь, Аполлоний Тианский, что занимаешься колдовством?

– Существует ли колдовство? Наши предки почитали два способа добиться расположения высших сил. Первый – умаслить, когда смертный жертвует животное и молит богов о благословении. Второй – путем колдовства, когда смертный произносит заклинание и тем самым заставляет богов исполнить его желание. Традиционный метод умиротворения бесспорно ошибочен: вряд ли боги придут в восторг от уничтожения существа, которое сами наделили жизнью. Что касается колдовства, то разве можно заставить высшие силы действовать против их воли? Такое событие нарушит природный порядок.

– Именно поэтому мы зовем деяние колдовством и считаем преступлением, – подхватил Домициан.

Аполлоний пожал плечами:

– Я уже сказал, что не вижу здесь чародеев.

– Тогда кем ты называешь себя? Ты одеваешься как нищий. Глядишь свысока и носишь длинные волосы и бороду подобно философу.

– Я называю себя Аполлонием Тианским по имени, полученному при рождении.

– А ты, Луций Пинарий? Давно быть бы тебе мертвецом, коли не моя милость. Чем оправдаешься за сношения с колдуном?

Луций собрался с духом:

– Не вижу никакого колдуна, господин.

Домициан помрачнел:

– А я вижу чародея, который превратил тебя в свою куклу. Он наложил на тебя чары, или ты глуп настолько, что следуешь за ним по собственному выбору? Ладно, пустое. Сбрейте им бороды.

Преторианцы набросились на пленников с ножницами и лезвиями. Аполлоний не сопротивлялся. Луций поступил так же. Им грубо обкорнали волосы и срезали бороды. Затем сорвали туники, но разрешили оставить набедренные повязки. На шее у Луция на тонкой цепочке висел фасинум. Пинарий сжимал талисман, когда гвардеец схватил его за руки и вытянул их вперед. Запястья оказались в оковах столь тяжелых, что Луций едва мог поднять руки. Сковали ему и лодыжки. Луций увидел, что так же поступили с Аполлонием, который без одежды выглядел очень тонким и хрупким.

– Вот же странно, – сказал Аполлоний. – Если ты считаешь меня чародеем, то как надеешься сковать? А если можешь сковать, то почему думаешь, что я занимаюсь колдовством?

Домициан не слушал. На подлокотник села муха. Император подал знак секретарю, чтобы вручил ему стило. Опробовав инструмент на остроту, Домициан занес его над мухой, несколько секунд примеривался, затем ударил и пригвоздил добычу. Воздев проколотое насекомое, он улыбнулся:

– Еще мальчиком научился. Вместо того чтобы переписывать стилом Цицерона, я дни напролет охотился за мелкими паразитами и пронзал их. Дело требует немалого мастерства.

Аполлоний покачал головой:

– Когда я встретился в Тарсусе с твоим братом, муха села ему на палец. Знаешь, что он сделал? Сдул ее, и мы оба посмеялись. Оборвать жизнь оружием способен любой, но не каждый может сохранить ее одним дуновением. Кто могущественнее?

Домициан скрипнул зубами:

– Луций Пинарий, ты-то должен ценить мастерское владение оружием. Разве ты не охотник?

– Больше нет, господин, – ответил Луций. – Всякая жизнь священна. Я никого не убиваю без необходимости.

Домициан с отвращением покачал головой и обратился к преторианцам:

– Эй, принесите мне лук и колчан стрел. А ты ступай и встань лицом вон к той стене. Вытяни руку параллельно полу. Прижми к стене ладонь с разведенными пальцами. – Император проверил натяжение тетивы, вложил стрелу. – Вот еще одно мастерство, которое я освоил. Следи, охотник. Я пущу четыре стрелы. Смотри на промежутки между пальцами.

Домициан прицелился. Луций заметил, что ни преторианцам, ни секретарю ничуть не боязно. Видимо, император выполнял трюк не в первый раз.

Во внезапно наступившей тишине Луций различил слабое бормотание. Он не разобрал слов и не понял, откуда исходит звук. Вскоре голос стих. Похоже, кроме Пинария, никто ничего слышал. Луций и сам готов был признать, что ему почудилось.

Стремительно, одну за другой, Домициан послал четыре стрелы, вылетевшие с резким звуком, будто прожужжала оса. С удовлетворенной улыбкой правитель опустил лук.

– Что скажешь? – осведомился он. – По стреле в каждом зазоре между пальцами. Тит никогда не сумел бы…

Тут раздался громкий стон: преторианец припал к стене, сполз и, скорчившись, остался лежать на полу. Секретарь взвизгнул и выронил восковую табличку.

Все четыре стрелы вонзились в спину гвардейца, образовав квадрат; они были выпущены с такой силой, что пробили доспехи. Несколько товарищей с криком бросились на помощь раненому.

– Что такое? – вскричал Домициан. Голос у него дрожал. – Твоя работа, колдун?!

– Я не пускал стрел. – Аполлоний выставил скованные руки, показывая, что они пусты.

– Убрать от меня проклятого чародея! Заприте их обоих!

– Но в чем же меня обвиняют? – поинтересовался Аполлоний.

– Секретарь записал все, что ты наплел. Тебя приговорят собственные слова. Ты оскорбил богов, высмеяв обычай жертвоприношений животных. И неоднократно оскорбил мое величие, ибо не называл господином.

– То есть нынче можно осудить человека за то, чего он не говорит, как и за то, что скажет? Твой брат не наказал за вольные слова ни единого человека; ты же накажешь человека за молчание.

Домициан с такой силой швырнул на пол лук, что тот сломался, а тетива соскочила.

Аполлоний невозмутимо продолжал:

– А в чем обвиняют Луция Пинария?

– Разве он не твой сообщник?

– Я предпочту называть его другом. У меня много друзей. Ты всех арестуешь?

– Поживем – увидим, колдун!

Аполлоний со вздохом покачал головой, преторианцы же прикрепили к кандалам пленников цепи и выволокли обоих из помещения. Тяжелые оковы впились в лодыжки и запястья Луция; босые ноги зябли на холодном мраморном полу.

Их отвели в подземную камеру, освещаемую лишь слабыми лучами сквозь зарешеченные потолочные отверстия. Каменные стены словно потели. Вместо постелей – охапки соломы. В камере стоял смрад. Для справления нужды имелось единственное ведро с веревкой, за которую его утягивали в одно из отверстий.

Они оказались не одни. Глазам пришлось долго привыкать к темноте, но постепенно Луций насчитал свыше пятидесяти узников, большинство из которых ютилось, съежившись, около стен. Время от времени слышались шорохи в соломе и писк мышей.

Луцию стало дурно. Он привалился к стене. Потрогал лоб и нашел его таким же липким, как и камни, к которым прислонился.

– Тебе нездоровится? – спросил Аполлоний.