Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен

Измученный событиями дня и убаюканный голосом Учителя, Луций почти задремал. А когда случайно приоткрыл глаза ровно настолько, чтобы видеть сквозь ресницы, обнаружил, что Аполлоний потирает запястья, разминает сухожилия и массирует места, разболевшиеся от оков – которых нет.

Луций распахнул глаза, издав потрясенный возглас. Остальные, в большинстве своем тоже сомлевшие, встрепе нулись и проследили за его взглядом.

– Оковы! – воскликнул один. – Он снял кандалы!

– Неужели? – Аполлоний рассеянно огляделся, словно что-то потерял. – Так и есть. Вот только негоже гвардейцам застать меня в таком виде. Они ужасно расстроятся.

Он ненадолго повернулся спиной и выполнил ряд странных движений, ссутуливаясь и наклоняясь то в одну, то в другую сторону. Когда он вновь обратился к людям лицом, кандалы оказались на месте.

– Вот так-то лучше, – сказал Аполлоний и потряс оковами так, что металл глухо звякнул.

И старец завел новый рассказ, на сей раз о своих молодых деньках в Вавилоне, где он познакомился с парфянским царем Варданом и его астрологами-халдеями.

Луций взглянул на свои кандалы. Он принялся вертеть кистями так и сяк, но не увидел никакого способа освободиться. Однако Учитель, казалось, и не заметил, что сбросил оковы, будто слишком большие туфли. Может, Аполлоний лишь соз дал иллюзию? Или вообще не был закован изначально?

Друзья провели в камере много дней. Условия были гнусными, пища – жалкой, но режим не отличался суровостью: им не причиняли физического ущерба и не заставляли работать. Луция навестил Илларион, который заверил, что без хозяина все идет гладко. Луцию не в первый раз пришло в голову, что сам он лишь случайный попутчик собственных домочадцев, которые запросто без него обойдутся.

Аполлоний тоже принимал посетителей, включая делегацию важных особ во главе с почтенным Марком Нервой, сенатором. Нерва имел соответствующую наружность: узкое аскетичное лицо, высокий и широкий лоб, аккуратно уложенные седые волосы. Луций знал, что сенатор – друг и корреспондент Диона Прусийского.

Нерва справился о самочувствии узника; Аполлоний в ответ осведомился о здоровье сенатора, поскольку Нерва выглядел куда немощнее Учителя. По непринужденному общению Луций счел их давними знакомыми. Луций не переставал удивляться количеству и разнообразию людей, которых знал Аполлоний. Казалось, еще пара-тройка шагов, и он будет знаком со всеми на свете.

Нерва и Аполлоний потолковали о разных не связанных между собой материях: тюремном питании, погоде и о том, у кого волосы белее. Аполлоний спросил Нерву о его родном городке Нарния, который считали самым центром Италии, – одно из немногих мест, где старец не побывал; Нерва заверил, что город очарователен. Луций решил, что Аполлоний успел подать Нерве знак, предупреждающий о присутствии доносчика. Или они изъяснялись шифром?

Когда посетители отбыли, Луций выразил удивление, что Нерва и его сопровождающие отважились навестить Аполлония. Домициан постоянно выискивал среди сенаторов заговорщиков. Разве не рискуют посетители навлечь на себя подозрения визитом к человеку, арестованному за неуважение к императору?

– Вовсе нет, – ответил Аполлоний. – Явившись ко мне столь открыто, они защитились от подозрений. Будь я и правда изменником, а им понадобилось бы со мною сговориться, пришли бы они поболтать о погоде? Они прибыли как римские государственные мужи нанести визит вежливости бывшему советнику Божественного Веспасиана и Божественного Тита. Заговорщики вообще не явились бы ко мне, они бы затаились в тени. Так своей храбростью они рассеяли страхи Домициана.

– Понимаю. Хотя Нерва не показался мне человеком столь изощренного ума.

– Не обманывайся его поведением. Нерва очень смышлен. Я возлагаю на него большие надежды.

– Большие надежды на дряхлого старого сенатора?

– Если судить по внешности, то не было человека крепче Тита, однако надежды уповавших на него рухнули. Так почему бы не ждать светлого завтра от дряхлого старика?

День сменялся днем, пока однажды утром не явился преторианец с объявлением, что их отведут к императору, ибо тот готов рассмотреть их дело и вынести приговор.

Луций постарался подготовиться к этому, всячески подражая Учителю в хладнокровии, и все-таки испытал приступ паники.

– Учитель, что с нами будет?

– Луций, ну чего ты боишься? Пыток и смерти? Все живое обречено умереть, и есть вещи намного худшие, чем страдание от физической боли. Насколько ужаснее повести себя позорно и потерять достоинство – тогда мы и правда стали бы калеками, сами себе причинив вред.

Луций глубоко вздохнул:

– Я положусь на тебя, Учитель. Буду следовать твоему примеру.

– А я приложу все усилия, Луций, чтобы пример оказался хорош. Я буду чувствовать на себе твой взгляд, и он придаст мне сил.

Сперва их отвели в переднюю, примыкавшую к приемной. С пленников сняли кандалы. Явились рабы, которым велели придать обвиняемым приличествующий суду вид. Принесли воду, отмыли им руки и лица, переодели в свежие туники. Обоим также выдали обувь, но та оказалась кожаной, и Аполлоний отказался ее надеть. Луций последовал примеру Учителя и остался босым.

Когда слуги закончили мыть их, чистить и одевать, обоих снова заковали в кандалы.

Появился человек в роскошных одеждах. К удивлению Луция, им оказался его старый друг и покровитель Эпафродит. После смерти Корнелии они почти не виделись. Прежний товарищ сильно сдал.

– Прости, что не посетил тебя в тюрьме, Луций, – произнес Эпафродит. Он сохранял дистанцию и величавую позу, но голос его звенел от чувств. – В моей нынешней должности подобное невозможно. Видеть тебя таким, в кандалах…

– Теперь ты служишь Домициану?

Эпафродит криво усмехнулся:

– Император призвал меня из былого уединения. Он настойчиво утверждал, что государство нуждается в моих услугах. Я не нашел возможности отказаться.

– Полагаю, ты должен быть польщен, – сказал Луций. – Императору пригодится помощь человека, который управлял Золотым домом.

Очевидно, Домициан, отказавшийся допустить ко двору приближенных отца и брата, а затем в приступах подозрительности устранивший многих своих придворных, теперь был вынужден вернуться к временам Нерона и отыскивать людей, имеющих достаточный опыт в управлении государством.

– Я бы и рад остаться, как раньше, сторонним наблюдателем на покое, – ответил Эпафродит. – И все-таки в новом положении есть преимущества. Например, я сумел убедить императора поручить именно мне подготовить к суду тебя и твоего друга. – Эпафродит повернулся к Аполлонию. – Ты знаешь правила процедуры? Суд состоится перед избранной аудиторией из сенаторов, магистратов и имперских сановников. Тебе прочтут обвинения и дадут возможность на них ответить. Затем Цезарь свершит правосудие.

– Цезарь будет судить меня? – произнес Аполлоний.

– Да.

– Но кто будет судить Цезаря?

Эпафродит поднял бровь:

– Цезарь неподсуден.

– Разве? По-моему, он совершил множество преступлений по отношению к философским учениям.

– Цезарю нет дела до философии, – вздохнул Эпафродит.

– Зато философии есть дело до Цезаря, поскольку он должен править как человек мудрый.

Эпафродит снова вздохнул и переглянулся с Аполлонием, отчего Луций пришел в недоумение. Он предполагал, что они незнакомы – или все-таки знают друг друга?

Эпафродит продолжил:

– Вам дадут лишь немного времени на ответы. Следите за водяными часами. Когда уровень воды упадет, а рычаг поднимется, значит время на исходе. Заканчивайте свою речь. Вам не дадут говорить дольше, чем позволяют часы.

– Тогда я надеюсь, что водяные часы соединены с Тибром, поскольку мне понадобятся все его воды до капли, чтобы высказать императору все накопившееся.

– Боюсь, времени у тебя будет значительно меньше, – отозвался Эпафродит. – Кроме того, нельзя вносить в помещение предметы для чтения или сотворения заклинания. А значит, ни свитков, ни обрывков пергамента, ни вообще чего-либо с написанным текстом, и никаких амулетов или других колдовских предметов.