Империя. Роман об имперском Риме - Сейлор Стивен

Он не хотел смотреть и на расправу над ней, но в назначенный день, широко возвещенный глашатаями и афишами, не нашел в себе сил остаться в стороне.

К Дому весталок еще до рассвета потянулись тысячи людей. Никто прежде не видывал традиционного наказания весталки. Те же зрители, что стекались в амфитеатр Флавиев, пришли поглазеть и на новое зрелище. Они облачились в подобающие траурные одежды. Толпа на Форуме колыхалась черным морем.

Луций остался в задних рядах; ему не удалось бы протолкнуться вперед даже при желании. Впрочем, поначалу смотреть было не на что. Церемония началась в закрытом порядке, в Доме весталок. Именно там должны были снять с Корнелии суффибул и витту, раздеть донага и избить палками под наблюдением великого понтифика, других весталок и собрания жрецов государственной религии. Затем жертву полагалось одеть как покойницу и запереть в черных носилках, связав по рукам и ногам и заткнув рот; носилки собирались пронести по городу, как похоронные дроги.

Томясь в ожидании, толпа разволновалась. Некоторые женщины начали причитать и рвать на себе волосы. Кое-кто из мужчин проклинал падшую весталку. Другие непристойно шутили, ухмылялись и хохотали. Мало кто осмелился заявить, что, вопреки мнению великого понтифика, весталка может быть невиновна, ибо на суде она держалась чрезвычайно достойно и ни один из осужденных мужчин не дал против нее показаний.

Наконец появились дроги; перед ними шли музыканты со свирелями и трещотками. За черными шторками ничего не было видно, но народ содрогался и ахал, зная, что там находится живая женщина – сама вирго максима, знакомая каждому по религиозным обрядам и появлениям в амфитеатре.

Процессия горделиво пересекла Форум, вступила в Субуру и направилась к Коллинским воротам. Тем же путем, подумалось Луцию, следовали и отец с Нероном при их последнем исходе из Рима.

Процессия медленно двигалась по узкой улице. Теснимый толпой, Луций сошел с маршрута и обогнал шествие окольным путем, вынырнув аккурат у старой Сервиевой стены. Народ там еще только собирался, и Луций сумел пробраться поближе. Смотреть было особо не на что: лишь лестница торчала из ямы возле кучи недавно выкопанной земли. Это был ход, обычно засыпанный, в подземный склеп времен Тарквиния Приска, где на протяжении столетий оставляли умирать падших весталок.

Насколько велика камера и на какой она глубине? Этого не знал никто, кроме очень немногих служителей государственной религии. Говорили, что там есть топчан, лампа с толикой масла, чуть-чуть еды и кувшин с водой на донышке – жестокий жест гостеприимства по отношению к жертве, обреченной скончаться во мраке от голода. По всей вероятности, камера была очень мала, но Луций знал только одно: она прямо под ногами. Он, возможно, стоит на том самом месте, где Корнелия испустит последний вздох.

Что стало с предыдущими весталками, умершими здесь? Изъяли их останки или так и бросили в зловещее назидание будущим жертвам? В таком случае там покоятся все ранее казненные весталки. Корнелии придется узреть воочию свой жребий, созерцать общество, к которому она присоединится, и сознавать, что ее собственный прах предстанет перед следующей осужденной. Луций в деталях представлял ужасную картину, не находя в себе сил думать о чем-то другом.

Наконец он услышал звуки свирелей и трещоток вкупе с криками и скорбными стонами. Процессия приближалась.

Толпа сдавила его, но Луций остался на месте, решив держаться как можно ближе к Корнелии.

И вот похоронные дроги прибыли, окруженные великим множеством ликторов, которые оттесняли толпу и поддерживали порядок; за ними следовали весталки и куча жрецов. Среди них был и Домициан в тоге великого понтифика, собранной в многочисленные складки выше талии; лицо оставалось в тени широкого капюшона. Рядом с ним шагал Катулл, одетый в черное и ведомый за руку мальчиком-поводырем.

Паланкин водрузили на помост возле ямы. Носильщики отступили. Жрецы отодвинули шторки, развязали Корнелию и вынули кляп. Затем грубо вытащили из носилок и поставили на ноги.

Корнелия предстала перед толпой не в привычном полотняном одеянии, а в простой столе из черной шерсти. Вид весталки без головного убора поражал, даже потрясал. Все дивились на ее необычно короткие волосы, которые больше не скрывал суффибул. У Луция запылало лицо, оттого что он видит ее такой на публике, когда все взоры прикованы к ней. Он один имел право любоваться ее непокрытой головой; теперь ее увидел весь Рим. Невыносимый позор, как если бы Корнелию раздели донага. В толпе нашлись наглецы, дерзнувшие освистать весталку. В отсутствие традиционного облачения она из жрицы превратилась в обычную женщину, к тому же падшую, проклятое создание, заслуживающее страшной смерти.

Домициан положил конец глумлению. Вооруженные палками ликторы вторглись в толпу, лупцуя всех, кто не соблюдал приличия.

Корнелии предстояло самой пройти короткий путь от носилок до ямы. Она двинулась заплетающимся шагом. Держалась Корнелия скованно, словно испытывала сильную боль. Луций знал, что ее били, – какие же раны скрываются под черной столой?

Дойдя до ямы, она взглянула на лестницу, уходящую в склеп. Пошатнулась и дрогнула, как тростник на ветру. А затем обратила взор к небу и воздела руки.

– Веста! – вскричала она. – Ты знаешь, что я не предала тебя! Пока я служила в храме, не угасал твой священный огонь!

– Молчать! – гаркнул Домициан.

Корнелия опустила глаза и посмотрела в толпу, переводя взгляд с одного лица на другое.

– Цезарь говорит, я повинна в нечестии, но я всегда безукоризненно выполняла обряды Весты. И каждая победа правителя, каждый его триумф свидетельствуют о благосклонности богини.

Домициан подал знак ликтору, и тот направился к Корнелии. Если она не сойдет по лестнице добровольно, то ее принудят силой. Когда ликтор уже собрался схватить ее за руку, она повела плечом. Движение было легчайшим, но он отпрянул, как от удара.

– Корнелия не прикоснулась к палачу! – крикнула из толпы какая-то женщина. – Его отшвырнула рука богини!

– Посмотрите, как она спокойна, как достойно держится, – сказал другой человек.

С колотящимся сердцем Луций осмелился возвысить голос:

– Быть может, она невиновна, раз Веста не позволяет мужчине дотронуться до нее!

Заступничество не помогло. Толпа не вняла разрозненным протестам.

Корнелия ступила на лестницу и ухватилась за нее дрожащими руками. Сделала шаг, потом другой, и вот уже скрылась наполовину. Луцию понадобились все силы, чтобы не окликнуть ее. Она же, несмотря на его молчание, будто ощутила присутствие любимого. Остановившись, она повернула голову и посмотрела прямо на него.

И шевельнула губами, беззвучно произнеся слова, предназначенные только ему: «Прости меня».

Корнелия сошла ниже и вскоре скрылась из виду. Толпа издала дружный стон. Мужчины покачали головами и содрогнулись. Женщины пали на колени и заголосили.

Корнелия продолжала спускаться, что было видно по слабым колебаниям лестницы. Потом движение прекратилось. Ликторы шагнули вперед и вынули лестницу из ямы. Она оказалась длинной: видимо, склеп находился на глубине многих футов. Яму завалили большим плоским камнем. Сверху разбросали землю и принялись утрамбовывать ее колотушками, пока не выровняли так, что от ямы не осталось следа.

На место погребения вышла новая вирго максима и дрожащим голосом воззвала к Весте, прося богиню простить народ Рима за столь вопиющее поругание благочестия и вновь излить свою милость на город. Великий понтифик и его свита собрались в обратный путь. Катулл, ведомый мальчиком, ушел последним. Луцию померещилась улыбка на костистом лице советника.

Толпа постепенно разошлась, и вот остался только Луций. Он не отрывал взгляда от места, где прежде находилась яма. Смотреть было не на что, из недр не доносилось ни звука. Земля поглотила Корнелю. Однако он чувствовал, что она еще жива, еще дышит.

А почему жив он сам?

Ответ был ему известен. Луций спасся по капризу судьбы. Тот бог и господин мира, что всюду видел врагов и без причины казнил людей, без жалости наблюдая, как они тысячами гибнут на арене, поддался сентиментальному порыву. Эарин был единственным, к кому Домициан испытывал некое подобие любви, а Луций расплакался, когда евнух пел в черном зале. И только потому Домициан его пощадил.