Под волнами Иматры - Александр Лавров (Красницкий)

„Зайду туда и посмотрю, что это за кобра такая!“ – решил старик и направился через площадь.

Теперь мысли его, отвлеченные от неудачи у Воробьевой, по привычке непременно думать о чем-либо, все сбились вокруг этой, казалось, совершенно несуразной новости.

„Кобра, есть такая змея! – размышлял Мефодий Кириллович. – Какой ведь, однако, гадости нет на белом свете! В жарких странах живет гадина… А как же это она попала сюда, к нам, в наше питерское болото? Не сама же приползла. Впрочем, у нас в управлении уже известно все… Туда бы пойти…“

Но любопытство пересилило, и Кобылкин зашел в ресторан. Там, присев к столику, он принялся за листок.

Напечатано было строк пятьдесят крупным шрифтом и около того помельче.

Крупный шрифт гласил следующее:

„Сегодня, около часу пополудни („Это тогда, когда я был на кладбище“, – соображал Кобылкин), сцепщик железнодорожных вагонов Алексей Кондратьев, проходя по запасным путям, заметил в промежутке между двумя парами рельсов какой-то, как ему показалось, шевелящийся клубок. Любопытствуя узнать, что это такое, Кондратьев подошел и тронул клубок рукояткою бывшего при нем флага. Можно себе представить его ужас, когда клубок с быстротой электрического тока приподнялся и вытянулся кверху в воздухе; раздался тонкий свист, и несчастный рабочий увидал пред собою отвратительную голову рассвирепевшей змеи, тянувшейся к нему своим жалом. Не помня себя, не соображая, что он делает, Кондратьев наотмашь ударил гадину по голове флагом, который бросил тут же, а сам пустился бежать, что было сил. Отбежав на порядочное расстояние, он остановился и закричал, призывая к себе на помощь. Сбежались товарищи Кондратьева, привлеченные его неистовыми криками. Он едва-едва мог сообщить им о том, что видел змею. Приняв все меры предосторожности, железнодорожные рабочие все вместе, толпою, отправились на указанное Кондратьевым место. Флаг сцепщика вагонов валялся там, где тот его бросил, но змеи уже не было. Однако на песке ясно обозначился ее след. Очевидно, гадина успела отползти и скрыться в густой траве, растущей по откосам железнодорожного полотна. Об этом случае немедленно было донесено по начальству, но, тем не менее, среди рабочих этого пункта царит паника. Каждый боится выходить теперь на работу, в особенности ночью. Все меры к обнаружению и уничтожению отвратительного и опасного для человечества пресмыкающегося уже приняты, благодаря стараниям и заботам энергичного начальника станции, который на этих днях удостоился получить повышение по службе“.

Далее в листке тем же крупным шрифтом объяснялось, что, судя по описаниям сцепщика Алексея Кондратьева, столь испугавшая его змея была не что иное, как кобра, и при этом высказывалась уверенность, что энергическое расследование, которое повел столь способный и деятельный околоточный надзиратель, как глубокоуважаемый Пантелей Иванович Ракита, не замедлит точно выяснить, какими путями очутилось в „Северной Пальмире“ это пресмыкающееся, водящееся, как известно, под знойным небом тропических стран.

Мелким шрифтом напечатано было заимствованное из плохонького словаря описание кобры, а затем следовали неизбежные объявления о кухарках, ищущих места, о распродаже держаной мебели и пр. и пр.

„Знаю Пантелея Ракиту, – подумал Мефодий Кириллович, дочитывая сообщение, – он и в самом деле парень дошлый, лицом в грязь не ударит, только откуда, в самом деле, могла взяться эта гадина?“

„Свист, свист! Тонкий свист змеиный, – раздумывал он, – второй раз я слышу… Свист! Воробьева тоже говорила о свисте… Гм… совпадение это какое, или… или…“

Кобылкин на этом „или“ круто оборвал мысль и зачмокал губами, что он проделывал всегда, когда вдруг в его мозгу являлось какое-нибудь важное соображение…

„Все надо проверить, – размышлял он, – все до капельки… Свист! А шипенья нет… где же оно?“

Кобылкин поспешно ушел и на извозчике добрался до своего управления. Там у него был отдельный кабинет, и, войдя в него, Мефодий Кириллович сейчас же приказал позвать подначального ему агента, носившего странную фамилию Пискарь.

– Что за змея, откуда? – спросил его Кобылкин.

Пискарь, по происхождению хохол, ответил не сразу; предварительно помолчав, он сказал:

– А что за змея, Мефодий Кириллович? Змея, какая змея?… Кто видел-то ее?…

– Как кто? Читал?

– Читать-то читал, а что же из того?

Пискарь улыбнулся, и в глазах его отразилась хитрость.

– Змея-то, может, была, а может, ее и не было.

– Как так не было? Есть сообщение?

– Никак нет, не поступило еще… Только на место у меня отправился Савчук.

Савчук был второй подчиненный Кобылкину агент, закадычный приятель Пискаря. Оба эти человека называли себя руками „ока правосудия“ – таково было прозвище Кобылкина. Мефодий Кириллович уже много лет работал вместе с ними и всегда был доволен своими помощниками, но теперь он волновался и выходил из себя.

– Савчук, Савчук, – таким же тоном, как и Пискарь, заговорил он, – везде Савчук… Тут такое дело, а они пальцем о палец не хотят ударить… Эх вы, лежебоки!

Пискарь совершенно хладнокровно слушал ворчанье своего начальника.

– Змея, Мефодий Кириллович, там была или не была, бог с ней! Она выползла, – заговорил он, – ну и пусть себе там Пантелей Ракита с ней возится, шустрый он, и дело ему на руку! А тут вот из Гельсингфорса прибыла бумага, да официальная, справочки у нас просят.

– О ком это?

– Говорят, есть у нас в Петербурге один добрый молодец, Кудринский, Алексей Николаевич.

Кобылкин так и подскочил.

– Кудринский? – закричал он. – Зачем он понадобился?

– Кто там этих чухон знает? Запрашивают нас, да и все тут.

– Неси, Пискарь, неси скорее дело! – заволновался Мефодий Кириллович. – Что же ты молчал?

Однако гельсингфорский запрос был совершенно темен, и ничего из него нельзя было понять. Гельсингфорская полиция только расспрашивала петербургскую о Кудринском, даже не объясняя причин этого запроса. Мефодий Кириллович внимательно несколько раз перечитал все присланные бумаги и ровно ничего не нашел в них.

– Пискарь, а Пискарь? – просительным тоном заговорил он, оставляя бумаги.

– Что прикажете, Мефодий Кириллович? – невозмутимо спросил хохол.

– Как бы это нам разузнать? А?

– О чем разузнать, Мефодий Кириллович?

– Да вот зачем понадобился Гельсингфорсу этот наш питерский Кудринский?

– Так за чем же дело-то стало? Запросить их там, пусть бы ответили.

– Держи карман! Так они и станут отвечать!… Нет, это не годится.

– Потребовать, да построже!

– Нет, и это не годится. Финны – народ упрямый, ничего не дождешься. А вот что, Пискарь, поезжай-ка ты сам туда, погляди, пощупай, что, как, нет ли чего?

– Отчего же не поехать? Поеду я!

– Ну, вот и прекрасно! Пойди, приготовься и с первым поездом – марш.

Оставшись один, Мефодий Кириллович большими шагами заходил по кабинету. Прежней тревожной неуверенности в нем и следов не осталось. Инстинкт подсказывал ему, что нити дела, хотя сейчас еще и невидимы, но все-таки близки к тому, чтобы попасть в его руки.

Глава 9

Марья Егоровна едва-едва дождалась, когда ей подадут экипаж. Она и сама не понимала, что такое делалось с ней. Сердце молодой девушки сжималось раз от разу все сильнее, голова горела, глаза и губы были воспалены. По телу то и дело пробегала лихорадочная дрожь. „Как бы не расхвораться, – с тревогой подумала она, – на воздух, на воздух скорее!“

Торопливо одевшись с помощью горничной, она спустилась к экипажу и дала кучеру адрес Кудринского.

– Поскорее! – произнесла молодая девушка, захлопывая за собою дверцу кареты.

Ехать пришлось довольно далеко – совсем в другую часть города. Марье Егоровне все казалось, что экипаж движется слишком медленно и что не будет конца этому пути.

Наконец экипаж, в котором ехала Воробьева, остановился у подъезда какого-то огромного дома.

– Кудринский, Алексей Николаевич, здесь живет? – спросила Марья Егоровна у подбежавшего к ней швейцара.

Тот, видя пред собою собственный экипаж, почтительно обнажил голову и отвечал:

– Так точно, здесь! Только их сейчас нет дома…

Молодая девушка не знала, что ей делать. Она колебалась, и только мысль, что если уж она приехала сюда, так зачем уезжать, не увидав Кудринского, заставила ее принять решение.

– Я подожду Алексея Николаевича у него, – сказала она, выходя из экипажа, – покажите его квартиру.

– Третий этаж, правая дверь, – кланялся швейцар, – я позвоню туда.

Марья Егоровна медленно поднялась по лестнице; представительный слуга открыл ей двери.

– Пожалуйте, барина нет дома, но они скоро будут! – произнес он таким тоном, как будто не только знал о существовании Воробьевой, но даже с минуты на минуту ожидал ее посещения.