Путешествие Демокрита - Соломон Лурье

Во времена Хеопса это убеждение было всеобщим. Никто не смел не только сидеть, но даже стоять в присутствии царя.

Самые знатные чиновники ползали перед ним на животе, приближенные считали за честь поцеловать пыль, которой коснулась нога божественного правителя, больные исцелялись от одного вида царя. Не будь Хеопс жесток, не карай он беспощадно за малейшее ослушание, великое строительство никогда не было бы завершено. Зато теперь каждый египтянин с гордым чувством называет имя царя, в правление которого соорудили величайшее чудо света.

— Не верь ему, господин, — неожиданно вмешался в разговор один из проводников. — Мы, египтяне, с ужасом вспоминаем правление фараонов — строителей пирамид. Не долго пришлось им полежать в своих гробницах. Восстание народа опустошило большие пирамиды, статуи Хеопса были разбиты. Сейчас мы не вспоминаем даже его имя, чтобы не накликать себе другого такого царя.

— Вот видишь, Паисий! — обрадовался Демокрит. — Не все в Египте согласны с тобой. Преданность вовсе не всегда украшает человека. Любой из нас с уважением называет имя героя, для которого долг дороже богатства, благополучия и даже самой жизни. Но безропотно подчиняться насилию — в этом нет никакой доблести. У нас, греков, существует предание об искусном мастере афинянине Дедале. Царь острова Крита Минбс насильно удерживал его у себя, не желая отпустить замечательного зодчего. Но там, где действует сила, покоряется только робкий. Скрепив воском птичьи перья, Дедал сделал себе и своему сыну Икару крылья и на них улетел от Миноса. Он не побоялся рискнуть своей жизнью и жизнью сына — Икар погиб во время бегства, не испугался мести могущественного царя, отыскавшего его даже на далекой Сицилии, — все ради того, чтобы не подчиниться тирану. Гордость свободного человека, не смиряющегося перед насилием, оказалась у Дедала сильней страха, приковывающего человека к земле. Это прославило замечательного мастера даже больше, чем его удивительное искусство.

Паисий хотел что‑то возразить Демокриту, но потом, искоса взглянув на проводников, тащивших мешки с пищей, кувшины с водой и тяжелые мотки веревок, на Диагора, ковылявшего чуть позади своего господина, нахмурился и не сказал ничего.

Через два часа путешественники были уже на корабле, а вечером того же дня подплывали к большому городу Мемфису.

У КАЖДОГО СВОИ ОБЫЧАИ

Здесь кораблю Паисия предстояла длительная стоянка. Надо было сгрузить часть товаров, взять на борт зерно, которое приказчик Аркесилая должен был выменять в Фйвах на листы папируса.

Чтобы не терять бесполезно время, Демокрит решил осмотреть Мемфис. Он ходил по улицам этого шумного многолюдного города, вслушивался в долетавшие до него обрывки разговоров и старался разобраться в путанице улиц древней египетской столицы. Вскоре Демокрит обнаружил, что город с трех сторон окружен водой — с востока Нилом, а с севера и запада большим искусственным озером, образовавшимся благодаря запруде, поставленной на реке.

Демокриту рассказали, что плотину постоянно охраняют персидские часовые: завоеватели опасаются, что из ненависти к ним кто‑нибудь попытается разрушить запруду и затопить город. Стихийное бедствие может довести и так постоянно голодных и недовольных жителей до отчаяния, и тогда не миновать восстания народа против персов, которое легко может распространиться и охватить всю страну.

На севере Мемфиса, на берегу озера, Демокрит осмотрел дворец фараонов — основателей города. Египтяне говорили, что, с тех пор как построен этот дворец, сменилось семьдесят пять поколений. Демокрит подумал, что у себя на родине он не знает ни одного сооружения, которое могло бы сравниться в древности с мемфисским дворцом или пирамидами. Две тысячи лет назад греки жили где‑то на севере, а Грецию населяли совсем другие племена, о которых никто не может рассказать ничего достоверного.

Сейчас во дворце фараонов жил персидский наместник. Здесь же среди тенистых садов, обильно орошаемых водой из озера, высились красивые дома персидской и египетской знати. На берегу Нила Демокрит увидел храм главного бога Мемфиса Птаха, которого почитали как покровителя ремесла и искусства. Приезжавшие из Египта мореходы рассказывали, что это божество во всем походило на греческого Гефеста, но египтяне почему‑то редко изображали его в образе человека. Обычно Птаха почитали в образе быка, и земным его воплощением считался Апис, черный бык, которого содержали в храме. Не всякий черный бык мог быть воплощением бога Птаха. Двадцать восемь священных примет, которые знали только посвященные, должны были быть у теленка, чтобы жрецы объявили его Аписом. Впрочем, главные приметы знали все жители Мемфиса. На лбу у Аписа должно было быть небольшое треугольное белое пятнышко, на спине другое пятно, напоминающее распластавшегося в полете коршуна. Остальное — рога, волосы на хвосте, язык и другие признаки — было тайной.

Бык жил в храме, и красивейшие девушки города прислуживали ему. Сам фараон приезжал в Мемфис, чтобы совершить жертвоприношение Апису. Многочисленные подарки Апису забирали себе жрецы храма.

Когда Апис умирал, вся страна погружалась в траур. Траур длился до тех пор, пока не находили теленка, расцветка которого доказывала, что в нем обитает дух Птаха. Тогда жрецы объявляли его Аписом и устраивали новому богу торжественный въезд в Мемфис. Целую неделю длились празднества. Страна радовалась и ликовала: ремесло и искусство вновь обретали могущественного защитника и покровителя.

Паисий показал Демокриту кладбище Аписов, расположенное к западу от города в песчаной пустыне. Дорога, которая вела на кладбище, была украшена множеством статуй и обсажена деревьями; но и они не спасали от заносов. Песчаные вихри неистовствовали в этой местности, и некоторые статуи были до половины засыпаны песком. На кладбище, в глубоких нишах, вырубленных в скале, было похоронено шестьдесят четыре священных быка. Гробницы были соединены галереями. Над каждым склепом была надпись: в ней сообщалось, когда родился, сколько лет и при каком фараоне прожил похороненный здесь Апис. Туша быка, превращенная в мумию, была положена в украшенный золотом гроб из розового гранита.

Демокриту показалось странным и неразумным устройство такого роскошного кладбища для животных. Еще больше он удивился, когда на обратном пути увидел уже в предместье города торчащие из песка бычьи рога.

— Что это, — воскликнул Диагор, — еще одно бычье кладбище?

— Не совсем, — ответил Паисий. — Бык зарыт здесь временно. Скоро придет корабль с острова Просопитйды, где хоронят обыкновенных быков, заберет кости и увезет на остров. Павшее животное приходится закапывать в землю, чтобы собаки не растащили его по кускам. А чтобы легче было потом найти тушу и отвезти на кладбище, мы и оставляем над землей один или два рога.

— У нас бы его просто съели, — недовольно сказал Диагор. — Видно, богато вы живете, если закапываете мясо в землю.

— Падаль у нас в Греции тоже не едят, — заметил Демокрит. — Но неужели, Паисий, — спросил он, — в Египте не режут скот в жертву богам? Наверно, жертвенное мясо можно есть и в Египте?

— Далеко не всем, Демокрит, далеко не всем. Жрецы получают мясо в изобилии, а простому человеку случается по нескольку лет не пробовать нечего мясного.

— Почему же? Неужели, если в деревне режут быка, каждому не достанется хотя бы по одному куску?

— Видишь ли, в пищу идут только филейные части, бедра и шея. Это не так много. К тому же, чтобы зарезать быка, надо получить разрешение у жрецов. Жрец осматривает животное и, если найдет его подходящим для жертвоприношения, обертывает его рога листьями папируса, которые скрепляет отпечатком своего перстня. Только после этого быка можно вести к алтарю и резать. По нашим обычаям, человек, который убьет не отобранного жрецами быка, подлежит смерти. А чтобы получить разрешение, приходится отдавать не меньше половины мяса.

— А туловище быка — ребра, лопатки? Кому отдают их? — спросил Диагор, у которого от этих разговоров разыгрался аппетит.

— Туловище наполняют зерном, медом, изюмом и благовониями, поливают маслом и сжигают на алтаре. Ароматный дым поднимается к небесам, туда, где живут боги.

— А голову? — упавшим голосом спросил Диагор. — Неужели и голову отдают богам?

— Нет, — засмеялся Паисий, — голову мы охотно продаем, если удается найти покупателя.

— Почему же вы сами не варите ее? Ведь бычьи головы совсем не дурны, — продолжал спрашивать Диагор, который сейчас не то что бычью голову, но и заплесневелую лепешку съел бы не раздумывая.

— Что ты, — продолжал смеяться Паисий, — ни один египтянин в рот не возьмет ни кусочка мяса от головы. Ведь она же начинена несчастьями.