Покров для архиепископа - Питер Тремейн

Подошел Марин.

— Я провожу вас в покои Вигхарда, — предложил он.

— Спасибо, в этом нет необходимости, Эадульф сопроводит меня. Однако я была бы вам очень признательна, если бы вы возможно скорее обеспечили нам необходимые полномочия, а также до полуденной молитвы снабдили нас письменным разрешением претора чужеземцев.

За дверью она заметила того самого молодого тессерария, что провожал ее сюда из гостиницы. Он все это время стоял там и ждал их.

— Кроме того, — она повернулась к Марину, — я буду вам очень признательна, если вы выделите мне в помощь одного из ваших стражников, в знак наших полномочий. Всегда удобнее иметь под рукой зримое их подтверждение. Я думаю, вот этот молодой человек подойдет.

Марин закусил губу, подумал, стоит ли соглашаться, и наконец медленно кивнул.

— Тессерарий!

— К вашим услугам, супериста!

— Вы будете подчиняться приказам сестры Фидельмы и брата Эадульфа до тех пор, пока я не освобожу вас от этой обязанности. Они уполномочены на это мною, епископом Геласием и претором чужеземцев.

Лицо юноши окаменело от удивления.

— Супериста… — запинаясь, переспросил он, чтобы убедиться, что не ослышался.

— Я ясно выразился?

Тессерарий покраснел и сглотнул.

— Слушаюсь, супериста!

— Хорошо. Сестра, письменное разрешение я вам передам, — пообещал Марин. — Если понадоблюсь, я всегда к вашим услугам.

Фидельма вышла, шурша подолом, за нею Эадульф, а за Эадульфом, оторопев, вышел молодой стражник Латеранского дворца.

— Каковы будут приказы, сестра? — спросил тессерарий, когда они вышли во двор. Небо было уже светлое, с бледными тенями зари, птицы проснулись и разноголосыми трелями заглушали шум фонтана посреди двора.

Фидельма приостановилась и оглядела с ног до головы юношу, который совсем недавно так бесцеремонно разбудил ее посреди ночи. При свете дня у него по-прежнему был несколько надменный вид, и в своем пышном облачении, хотя это была обычная униформа дворцовой стражи, он выглядел настоящим патрицием до кончиков ногтей. Фидельма вдруг широко улыбнулась.

— Как ваше имя, тессерарий?

— Фурий Лициний.

— Вы из древнего патрицианского рода, конечно?

— Конечно… ну да, — нахмурился юноша, не заметив иронии в ее голосе.

Она тихонько вздохнула.

— Это хорошо. Мне может понадобиться человек, который хорошо разбирается в традициях и обычаях этого города и Латеранского дворца в частности. Видите ли, нам поручено найти убийцу архиепископа-дезигната Вигхарда.

— Но это монах-ирландец. — Лициний был явно озадачен.

— Вот это нам и предстоит проверить, — резко ответила Фидельма. — Вы же знаете об убийстве?

— Про убийство знает почти вся стража, сестра! А я знаю, что это сделал монах-ирландец.

— А откуда у вас такая уверенность, Фурий Лициний?

— Я находился на посту в стражницкой, когда вошел мой товарищ, декурион Марк Нарсес, и привел этого ирландского монаха, Ронана Рагаллаха. Как раз в это время Вигхарда обнаружили мертвым, а Ронана задержали близ его покоев.

— Это называется косвенной уликой, — ответила Фидельма. — А вы говорите, что уверены. Почему же?

— Позапрошлой ночью я стоял на страже во дворе, в который выходят покои Вигхарда. Около полуночи по двору кто-то прошел. Погнавшись за ним, я наткнулся на этого монаха, который уверял меня, что это был не он. Это была неправда. Он назвался ложным именем — брат Айн-Дина.

— Брат Аон Дуйне? — вежливо поправила Фидельма. Тессерарий кивнул, а она, деликатно отвернувшись, прыснула со смеху. Эадульф, хорошо владевший ирландским, тоже оценил шутку, которую не мог понять стражник.

— Понятно, — серьезно сказала она, успокоившись. — Видите ли, он сказал вам, что его зовут брат Никто — вот что это значит на нашем языке. Что было дальше?

— Он сказал, что вышел из комнаты, что потом оказалась столь же подлинно…

— Как и его имя? — невинно спросил Эадульф.

— Когда я понял, что он меня обманул, его уже и след простыл. Потому я и не сомневаюсь, что он виновен.

— Но в чем? Означает ли это, что он убил Вигхарда или нет — в этом нам еще предстоит разобраться, — заметила Фидельма. — И мы поговорим об этом потом, с этим монахом Ронаном Рагаллахом. А сейчас, Фурий Лициний, отведите меня, пожалуйста, к тому врачу, что осматривал тело Вигхарда.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Корнелий из Александрии, личный медик Его Святейшества Папы Римского Виталиана, был невысок и смугл. Он был грек, смуглый, черноволосый, с тонкими губами и мясистым носом, по форме напоминавшим луковицу. Его лицо было гладко выбрито, однако синеватые щеки наводили на мысль, что для этого ему, вероятно, приходится бриться не реже трех раз в день. Глаза его были темно-карие, с проницательным взглядом. Увидев, что к нему входит Фурий Лициний, а за ним Фидельма и Эадульф, он неуверенно поднялся им навстречу.

— Что, тессерарий? — В голосе лекаря слышалось раздражение, что его побеспокоили.

Фидельма заговорила первой.

— Вы доктор Корнелий? — спросила она, легко перейдя на греческий. Потом вспомнила, что Эадульф в греческом не силен, и повторила вопрос на разговорной латыни.

Александриец внимательно рассмотрел ее.

— Я личный врач Его Святейшества, — подтвердил он. — А вы кто?

— Я Фидельма из Кильдара, а это брат Эадульф из Кентербери. Нам дано поручение от епископа Геласия расследовать обстоятельства смерти Вигхарда.

Медик насмешливо фыркнул:

— Было бы что расследовать, сестра. Никакой загадки в смерти Вигхарда нет.

— Тогда не могли бы вы рассказать нам, от чего он умер?

— Удушение, — был немедленный ответ.

Фидельма припомнила единственный раз, когда она видела Вигхарда — на соборе в Витби, где он был скриба, секретарем при архиепископе Деусдедите.

— Насколько я помню, Вигхард был человек крупный… Чтобы его задушить, потребовалась бы немалая сила.

Корнелий хмыкнул. Он определенно имел неприятную привычку издавать различные звуки через нос вместо комментариев.

— Сестра, вы будете удивлены, узнав, как немного нужно усилий, чтобы задушить даже самого грузного человека. Простое пережатие сонной артерии и яремной вены — и кровь перестает поступать в мозг, что приводит к почти немедленной потере сознания, самое большее через три секунды.

— При условии, что жертва позволит осуществить это пережатие, — задумчиво сказала Фидельма. — А где сейчас находится тело? Все еще в его комнате?

Корнелий покачал головой.

— Нет, я перенес его в мортуарий.

— Жаль.

Корнелий закусил губу, недовольный этим скрытым упреком.

— Нет ничего такого насчет его смерти, чего я не мог бы рассказать вам, сестра, — сказал он холодно.

— Возможно, — мягко ответила Фидельма. — Но все же сперва разрешите нам увидеть тело Вигхарда, а потом расскажите, как вы пришли к вашим заключениям.

Корнелий помедлил, а потом деланно пожал плечами.

— Следуйте за мной. — Он повернулся с насмешливым полупоклоном и вышел из комнаты в маленькую дверь, за которой начиналась небольшая каменная винтовая лестница.

Спустившись вслед за ним, они очутились в темном, мрачном коридоре, а оттуда перешли в просторное холодное помещение, облицованное мрамором. В зале находилось несколько каменных плит наподобие столов, тоже из мрамора; назначение их было ясно по тому, что лежало на них под покрывалами. Это были трупы, укрытые льняными простынями в старых пятнах.

Корнелий подошел к одному из столов и небрежно снял покрывало, откинув его в сторону.

— Вигхард, — сказал он в нос, кивая на бледное, восковое лицо.

Фидельма и Эадульф подошли к столу и склонились над телом. Лициний почтительно держался позади. При жизни Вигхард Кентерберийский был статным, величественным мужчиной с округлыми чертами лица и седеющими волосами. Однако Фидельма помнила по Витби, что за этими чертами херувима скрывался холодный, расчетливый ум и острое, как клинок, честолюбие; глаза на круглом лице глядели по-лисьи. Теперь, когда исчезло напряжение лицевых мышц, восковая плоть лица оплыла, размыв черты и изменив выражение почти до неузнаваемости.

Заметив следы удавки на шее, Фидельма прищурилась.

Увидев, что она рассматривает их, Корнелий подошел, печально улыбаясь.

— Как видите, сестра, — удушение.

— Но не руками.

Корнелий удивленно поднял брови — он явно не ожидал от нее такой наблюдательности.

— Да, вы правы. Его удавили его собственными веревочными четками.

Монахи подпоясывали свои одежды веревками с узелками, служившими им и поясом, и подсказкой при молитве: количество узелков соответствовало числу молитв, которые нужно было читать ежедневно.

— У него на лице выражение полного покоя, как будто он просто спит, — сказала Фидельма. — Ничто не указывает на насильственную смерть.