Ледяная тетрадь - Андрей Викторович Рубанов

и мама, а потом и он сам. Подростка зовут на похороны престарелых родственников, и подросток привыкает созерцать смерть. Взрослые перестают ограждать его от информации о смерти: он узнаёт о войнах, убийствах, о неизлечимых болезнях. К подростковому возрасту человек свыкается с мыслью о смерти, но эта мысль его не беспокоит: вся жизнь впереди, до старости далеко. Но однажды – с потерей невинности – этот страх смерти непременно приходит к каждому человеку.

Однако смерти не обязательно бояться – можно научиться жить в соседстве с ней, относиться к ней спокойно, но – с уважением, как к опасному врагу.

Скандинавы-викинги создали разветвлённый культ смерти. Когда плывёшь на драккаре по ледяному морю – смерть находится на расстоянии вытянутой руки. Упал за борт – умер. Языческая мифология скандинавов – мрачнейшая. Достаточно вспомнить Нагльфар – корабль богов, сделанный из ногтей мертвецов. По-видимому, элементы культа смерти проникли в Россию с севера, по мере продвижения норманнов в земли славянских и финно-угорских племён по южному берегу Балтики и по территориям нынешней Новгородской и Псковской областей.

Культ смерти укрепился и развился в России, поскольку совпадал с ежедневным бытованием. Не заготовил на зиму дрова – смерть. Не раздобыл тёплую одежду и обувь – смерть. Не рассчитал запасы пищи на несколько месяцев – смерть.

Скандинавы называли территорию нынешней северной России «Гарда», или «Гардарики», что означало – «страна изгородей», «страна заборов». Заборы нужны были для защиты домашних хозяйств от диких зверей. Не поставишь сплошной, надёжный, высокий забор – ночью придёт лиса и утащит кур, придёт волк и зарежет козу. Заборы и изгороди требовали регулярного ремонта; не починишь – зверь найдёт дыру, пролезет, убьёт животных-кормильцев: козу, овцу, корову, лошадь. Не подновил забор – смерть.

В сочинениях Аввакума о культе смерти ничего не сказано. Аввакум принимал смерть как христианин: со смирением. Для него смерть была переходом в новый мир. Отдельного рассказа требует его отношение к самосожжениям староверов – «гарям», но об этом – впереди. А пока – можно утверждать, что Аввакум исповедовал культ смерти неосознанно; иначе и сам бы не выжил, и семью бы не сберёг.

Культ смерти означает вовсе не стремление к ней, и ни в коем случае не стремление к убийству другого. Культ смерти не есть культ убийства.

Культ смерти – это отсутствие конфликта с нею.

Культ смерти не есть трагический культ, однако он и не героический. В русском культе смерти есть и трагический, и героический элемент, но в основном этот культ – практический, повседневный, возникший в силу особенностей тяжёлого климата.

Все скитания протопопа Аввакума случились в суровых холодных краях. Аввакум не знал жаркого солнца, не видел благодатных земель, где растёт виноград. Хождения Аввакума – это преодоление снегов, льдов, таёжных чащоб, бешеных ветров, быстротекущих сибирских рек.

Не шёл он там, где растут финики и оливы, где можно заночевать в любом месте, укрывшись лишь плащом. Он шёл там, где свищут гибельные вьюги, где жизнь зависит от пылающего дерева в лесном костре. Он шёл там, где изнурение, физическое истощение считалось обычным обстоятельством.

Если мы считаем Аввакума одним из первых писателей русской культуры – мы также принимаем его как одного из первых публичных исповедников культа смерти: умелого, последовательного и настойчивого.

13. Современный культ смерти

1

Тяжёлый климат и привычка к работе в условиях рискованного земледелия от поколения к поколению воспитывали в русских терпение, стойкость и спокойное отношение к смерти. Русский привык и к холоду, и к жаре, и к недоеданию, и к отсутствию ясных перспектив. Рассчитывать на урожай никогда нельзя, любое следующее лето может быть холодным и дождливым, посеянные семена могут не взойти.

О культе смерти как важной части национальной матрицы ещё будет сказано далее, пока же мы только зафиксируем этот феномен. За многие столетия, начиная со времён язычества, принятие смерти как части жизни сформировалось в сердце и голове каждого нашего соотечественника.

Смерть в русской культуре часто видится как избавление, и даже как награда. Не зря же про умерших часто говорят «отмучился». То есть, смерть у нас понимают не трагически, но философски, как некий бонус, и даже как благоприятное происшествие: страдал человек, страдал, и вот – настрадался, отмучился, Бог прибрал, в лучший мир увёл.

Русская литература пронизана идеей смерти, мгновенной, но кошмарной, как у Анны Карениной, или бесконечно длящейся, но тоже кошмарной, как у героев Шаламова.

Есть у нас и другая литература – весёлая, остроумная, лёгкая: Тэффи, Зощенко, Ильф и Петров, Довлатов; но таких авторов – абсолютное меньшинство.

Культ смерти активно исповедовал Некрасов. Вот, например, фрагмент из стихотворения «Железная дорога»:

Прямо дороженька: насыпи узкие,

Столбики, рельсы, мосты.

А по бокам-то всё косточки русские…

Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

А вот из поэмы «Кому на Руси жить хорошо»:

Яков на сосну высокую прянул,

Вожжи в вершине её укрепил,

Перекрестился, на солнышко глянул.

Голову в петлю – и ноги спустил!..

Никто как Бог!

Не ест, не пьёт

Меньшой сынок,

Гляди – умрёт!

2

К культу смерти также относятся и увечья – как правило, полученные в боевых действиях и повлекшие полную либо частичную утрату трудоспособности.

Инвалиды возникают в огромном количестве после каждой войны. Но если мёртвых – просто хоронят и оплакивают, то инвалидов – безногих, безруких, слепых, глухих, немых, контуженных – общество содержит за свой счёт.

В моей семье по линии отца было двое инвалидов: прапрадед Дмитрий Прохорович, 1855 года рождения, солдат Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, вернулся домой с искалеченной левой рукой, висевшей вдоль тела. Однако обузой для семьи он не стал. Обходясь одной рукой, он работал в кузнице молотобойцем, шил сапоги и конскую упряжь, валил лес.

С увечьями вернулся с Великой Отечественной дед Константин Васильевич, контуженный, с частичной потерей слуха; были у него и приступы посттравматической эпилепсии, но потом сошли на нет.

Старший брат деда, Фёдор Васильевич, воевал в Первую мировую, шесть лет просидел в австрийском плену, вернулся домой только в 1922-м, с туберкулёзом лёгких, – и вскоре умер, в возрасте 28 неполных лет; не знаю, считать ли его инвалидом или нет, а также не знаю, попадают ли такие смерти (а сколько их было?..) в статистику боевых и небоевых потерь Российской империи в той войне.

К 1945 году количество инвалидов войны исчислялось миллионами. Советская система оказалась не готова