Ласточкин крик - Ахмет Умит

– Фу! Прекрати, Бахтияр, фу!

Он сначала не понял, кто осмелился помешать, и повернулся ко мне, злобно скаля зубы.

– Бахтияр! – закричал я. – Что ты такое делаешь, черт тебя дери?

Узнав меня, пес замер в нерешительности, но продолжал недовольно рычать.

– Бессовестный! Чего на меня зубы скалишь!

Рычание сменилось глухим ворчанием, и светлошерстый пес, сообразив, какое счастье ему привалило, тут же выскочил из-под лап Бахтияра. Наш Цербер, гроза квартала, собрался было броситься за ним вслед, но я его снова осадил:

– Бахтияр, фу, сидеть!

Он в нерешительности посмотрел на меня, потом вслед улепетывавшему сопернику, но все же команды послушался, поджал хвост и, слегка взвинченный, направился ко мне.

– Правильно, молодец, разве можно с таким остервенением бросаться на других собак?

Пес посмотрел на меня так, будто хотел что-то сказать, но, видно, понял, что я его не пойму, и потрусил в сторону миски, где лежали здоровенные кости.

– Вы не правы, господин главный комиссар, – я повернул голову и обнаружил Арифа-усту[10], глядевшего на меня с упреком, – Бахтияр не виноват, это другие собаки к нему пристали. Я видел, как все началось, – он просто защищался.

– Вот как? – только и получилось вымолвить. – А я-то подумал…

Я перевел взгляд на несправедливо обруганного Бахтияра – тот спокойно грыз кость.

– Все равно, не вмешайся я, он бы убил другую собаку, – захотелось мне оправдаться перед соседом.

Ариф-уста, владелец небольшого кафе, был честным человеком и всегда говорил прямо.

– Скорее уж те три пса разорвали бы в клочья Бахтияра. Бедняга грыз себе спокойно кости, которые я ему принес, и тут налетела эта троица. Они будто взбесились! – Ариф посмотрел в переулок, где исчез один из псов. – Совсем уж винить их грешно: наверняка голодные были. Но драку начали именно они, а наш просто защищался. Испугайся он, его бы на месте и загрызли. Да вы лучше меня знаете, комиссар, насколько жесток этот мир. Среди людей то же самое. Если молчать и не сопротивляться, тебя быстро сломают.

Я не знал, что сказать, но Ариф-уста и не ждал ответа.

– Ладно, мне пора, хорошего вечера.

Не успел я пробормотать что-то в том же духе, как Ариф, уже собравшийся уходить, вдруг остановился и вновь повернулся ко мне:

– Послушайте, комиссар, я тут приготовил кое-что вкусненькое. И немного острое, как вы любите. У вас ведь дома нет ничего, здесь почти не бываете, так приходите, вместе поедим. Сейчас я джаджик [11]быстренько соображу. – Это было дружеское предложение поужинать, типичное для него.

– Спасибо, Ариф-уста, но у меня есть немного бамии [12]. Лучше ты ко мне приходи, ее на двоих хватит. Еще есть дыня, сыр на закуску, да и парочку стаканчиков можно пропустить.

Он улыбнулся, показав пожелтевшие от курения зубы:

– Может быть, в другой раз, комиссар. Мне еще заготовки на завтра делать. Хорошо вам вечер провести.

Ариф удалился, а я присел рядом с любимцем нашего квартала.

– Не обижайся, Бахтияр, – сказал ему мягко, – не обижайся, дружок. Я просто все неправильно понял. Но в любом случае я бы никогда не дал тебе убить другую собаку.

В карих глазах не видно было ни обиды, ни упрека. Он словно хотел сказать: «Ну чего ты! Не такое уж и большое дело!»

Я оставил пса грызть кость и отправился домой. Стоило открыть дверь, как меня встретила знакомая прохлада. Несмотря на вечер, улица была раскалена, и эта прохлада, по идее, должна была радовать, но нет – меня снова охватила тоска… В этом доме после гибели жены и дочери пустота была незаполняемой, а моя рана за все эти годы так и не затянулась.

Конечно, я не всегда был погружен в тоску – какой бы большой ни была боль, человек со временем привыкает к ней, перестает обращать внимание. Раньше я думал, что это голословное утверждение, но потом убедился – так и есть. Я ничего не забыл – не мог позволить себе забыть, – но детали постепенно стирались: уходили цвета и запахи, исчезали голоса. Иногда я пытался вспомнить лица жены и дочери, но не получалось – они не появлялись, как бы я ни старался. В итоге мне приходилось снова пересматривать фотографии. Я злился на себя, не понимая, почему так происходит. Винил себя за это, но ничего не помогало – воспоминания таяли…

Однако сегодня… После того как я увидел в сквере такую же куклу, какая была у Айсун, после того как понял, кто убит, находиться в доме, который весь дышал прежней жизнью, было невыносимо. Я действительно редко здесь появлялся – жил теперь в основном у Евгении. Она все время напоминала мне, что бередить старые раны не следует, и была права. И все же меня тянуло домой, а сегодня мне нужно было кое-что найти здесь. С утра мои подозрения чуть улеглись, но к вечеру тревога снова стала набирать обороты. Все-таки связано это убийство, совершенное с таким мастерством, со мной или нет?

Я решительно двинулся в сторону лестницы, ведущей в подвал. С тех пор как я спускался по ней, прошло так много времени, что каждый мой шаг отдавался протяжными вздохами ступенек.

Ключ хранился в маленьком ящике, висевшем сбоку от деревянной двери, этот ящичек я сам когда-то сделал. Опасаясь, как бы не заклинил замок, я вставил местами проржавевший ключ и осторожно повернул, потом еще раз и еще раз. Медленно толкнул дверь – и в нос ударил тяжелый влажный запах. Нашарил выключатель, и лампочка под потолком, несколько раз моргнув, зажглась. Никакого порядка тут не было – подвал напоминал склад: хаотично составленные друг на друга коробки, еще коробки – на стеллаже, пыльный граммофон на крышке гигантского сундука из орехового дерева, абажур и поеденный молью гигантский ковер. В одной из картонных коробок должны были храниться куклы Айсун – я так и не смог заставить себя выбросить или отдать хоть что-то из ее вещей. Одежда, игрушки, книги, сережки, кольца, часики моей дочки – все было разложено по коробкам и коробочкам. В других коробках лежали вещи Гюзиде. Когда-то это был их дом – Гюзиде и Айсун, и пусть физически моя жена и дочь уже были не со мной, их вещи, как я считал, должны были остаться в доме.

Коробки с вещами Айсун занимали три полки стоявшего у стены стеллажа. Они были подписаны – я сам написал, где что лежит, будто мы собирались куда-то переезжать и опасались запутаться в вещах. Сегодня я бы уже не