Империя под ударом. Взорванный век - Игорь Шприц

Другие толпились у сейфа и пытались вскрыть его с помощью гигантской «килечницы», подобной тем, какими легко вскрываются баночки с кильками и шпротами. Однако сейф понимал, что он не баночка, и вскрытию отчаянно сопротивлялся.

— Потише ты тут, — кинул Топаз Викентьеву и хмуро посмотрел на Туза: — Чего тянешь?

— Так не подцепить никак, — сквозь зубы выдохнул красный от натуги Туз. — Патентованный, сука…

— Чего перся тогда?! Не подцепить! Цепляла… Стоял бы на шухере!

Викентьев коротко свистнул. Чухна дернулся к выходу, но его ожег взгляд Топаза. Викентьев, продолжая меланхолично громить аптеку, показал на провизора и изобразил свободной рукой поворот ключа. Топаз подошел к провизору со стаканом воды, плеснул ему в лицо.

«…Вот мы идем под дождем… крупные капли падают на лицо… хорошо…» Провизор открыл глаза. Лучше бы он этого не делал: правым глазом в опасной близости он увидел лезвие ножа.

— Где ключ? Ключ давай! — замахнулся на него Топаз.

От ужаса глаза сами закрылись.

— Хозяин забрал… вот те крест… на праздники…

Топаз наотмашь ударил провизора по лицу. Тот вместе со стулом упал набок. Лежать и наблюдать стало удобнее. Лишь бы больше не били и не забрали заветную коробочку с крышечкой.

«Уйдут — сделаю себе подарок… вторую инъекцию… заслужил… утром придет Певзнер… поблагодарит за службу… не сказал, где ключ… правда, сам не знаю, где… но не выдал…»

Клоун перестал крушить стекла с ретортами, коротко свистнул и показал на саквояж. Открыл его и достал оттуда коробочку из‑под монпансье.

«А–а-а, — догадался провизор, — они ищут морфий… сейчас будут колоться своим, из коробочки…»

Коробочку, однако, открывать не стали, а привязали к сейфу, подожгли и спрятались. Стало совсем интересно, особенно когда дымок побежал по шнуру, все ближе и ближе к коробочке.

«Это новогодний фейерверк, сейчас будет красиво… болит голова… как в детстве, когда отец наряжал елку, а я был маленьким…»

Зазвучала восточная мелодия, и на пороге в ореоле света возник Франк в мантии и колпаке астролога. В руках у него был поднос, накрытый цветастой шалью. Он поставил поднос на маленький столик. Рядом, как по волшебству, вновь возникла гувернантка с мокрой шваброй наизготовку.

Франк сдернул шаль, как‑то особенно ловко щелкнул пальцами — и на его ладони загорелось холодное пламя. Гости восхищенно зашелестели. Дети ахнули. Нина на всякий случай прижалась к Путиловскому. Он, естественно, не возражал.

Когда пламя почти догорело, Франк поднес ладонь к какой‑то ниточке, та вспыхнула — искры от нее весело побежали по другим ниточкам, на несколько мгновений все замерло… а потом вспыхнули разноцветными огнями шутихи, фейерверки, чертовы колеса, бенгальские огни!

Обняв Нину, Путиловский любовался разноцветными отсветами на ее лице, не выдержал и поцеловал в щечку. Нина вздрогнула, но не от поцелуя: это напоследок взорвалась самая большая хлопушка, осыпав всех разноцветными конфетти.

Дымок исчез внутри коробочки. Затем все вспыхнуло багровым огнем, и дальше провизор ничего не помнил. Оторванная ручка сейфа ударила ему прямо в голову.

Взрыв вышиб все витрины и добил последние склянки в шкафах. Сквозь клубы пыли к сейфу подскочил Викентьев, быстро достал из дымящегося сейфа пакеты, засунул в саквояж.

— Тикаем!

Топаз выскочил в дверь, за ним ломанули одуревшие от легкой контузии Чухна и Туз. Викентьев не торопясь раскурил погасшую было сигару. Достал из кармана визитку Топаза и бросил ее на пол.

Проходя мимо провизора, он наклонился. Из‑под головы лежащего сочилась кровь.

— Вы не знали, чем все это для вас обернется, — ласково сказал Викентьев провизору и с сигарой во рту спокойно покинул аптеку через выбитую витрину. Вдали уже были слышны трели полицейских свистков.

Гусь высох, и шампанское нагрелось. Мария Игнациевна без всякого аппетита поужинала в одиночестве, что стало для нее в последние годы привычным. Хотя в комнате было тепло (в ожидании ночи любви она велела дворнику протопить как следует), Максимовскую бил озноб. Она надела фланелевую ночную рубашку, закуталась в пуховой платок и легла в постель.

Тусклая лампадка освещала забытый праздничный стол, никому не нужную широкую постель и усталую немолодую женщину в постели. Пришел кот Яцек, мяукнул и улегся под бочок. Завтра она пойдет и купит билет до Варшавы. Потом переведет все деньги в Варшавское отделение банка, продаст мебель, посуду, картины, старые тесные платья… хотя нет, пригодятся в подарок племянницам, они рослые и большие.

Затем она в последний раз зайдет в любимую польскую кондитерскую, закажет пирожное со взбитыми сливками и кофе с пряностями… Кот замурлыкал — добрый знак.

Возьмет расчет. Певзнер даст ей денег. Она знает, на что нажать. Много не даст, но рублей пятьсот требовать можно. Если спросит — сестра заболела и просила приехать. С сестрой Максимовская последний раз виделась при отъезде в Петербург. Жива ли она? Никто не знал адреса Максимовской. Никому она не нужна… «Ну что ж, поеду умирать».

Тут она от жалости к себе хлюпнула носом и заплакала, кусая подушку. Нестерпимая боль с каждым стоном куда‑то потихоньку утекала, пока не исчезла совсем. Максимовская согрелась, затихла и уснула давно забытым легким детским сном.

Легкой ночи не получилось. Целый вечер шли сообщения об обворованных. Потом, когда на улицах стало пусто и дворники попрятались по своим конурам, стали идти ограбления. И нате вам — взрыв в аптеке. Никогда ранее аптеки в Санкт–Петербурге никто не взрывал.

Медянников вначале усомнился и показал горевестнику кулак, но тот упорствовал: мол, лично видел, все возможные стекла выбиты, взорванный сейф на боку, а провизор в бессознательном состоянии увезен в военно–морской госпиталь. Это обстоятельство все путало: провизор не был моряком. Неужто Топаз с ребятами натворил? Непохоже на него, любит без шума и крови работать. Ну да ладно, все равно пропала ночь. А Евграфий Петрович так мечтал вытянуть ноги и вздремнуть вполуха, слушая доклады о пропаже белья с чердака и супруга в доме терпимости!

Теперь шиш вам, надо идти, осматривать и писать протоколы по всей форме. И Павла Нестеровича придется вызывать. Жаль его, он тоже в последнее время замотался по делу о членовредительстве и зверском убиении наследниками родного дяди, известного скотопромышленника Шаманаева. Наследники сейчас бредут по этапу, а Павел Нестерович… куда бумажка‑то запропастилась? Ага, вот… Английский проспект, дом тайного советника Язвицкого, квартира приват–доцента Франка.

Медянников крикнул молодого, но нерасторопного Батько, дал ему подзатыльник, чтобы проснулся, и два адреса — Франка и владельца аптеки Певзнера. Руки в ноги — и пулей туда–сюда. А сам надел драповое пальто с воротником из сизых смушек, всунул ноги в глубокие калоши и в сопровождении двух городовых не спеша поехал в аптеку. Дело будет долгое и новое — со взрывами Евграфий Петрович дела не имел. А нового он всегда опасался и потому не любил.

Чтобы не привлекать внимания, надо разделиться и лечь на дно согласно указаниям Топаза. Зашли в харчевню, спросили графин водки и закуску. Пока Туз и Чухна жадно пили и ели, Топаз поделил наличные. Получилось негусто: аптекарь в кассе много не держал. Вся надежда была на морфий.

— Сколько времени нужно, чтобы толкнуть? — Топаз доверял Викентьеву денежное дело. Руки в крови, повязан по уши да и показал себя молодцом. Хладнокровен, а это Топаз любил. И не жадный, сидит не пьет и не ест, не то что эти обалдуи.

— Неделя, две…

— Чего не ешь?

— Неохота.

— Тогда выпей. Иль компания неподходящая?

Викентьев, морщась, выпил рюмку плохой водки, кинул в рот кусочек говяжьей печени. Мари готовит прекрасно, сейчас он отужинает не как свинья, а по–барски, за красиво накрытым столом, с шампанским и прочими онерами… на десерт бешеная страсть Мари… Викентьев блаженно потянулся до хруста в костях и взялся за саквояж:

— Пойду.

— Куда? К своей?

Викентьев, кивнув, накинул пальто и вышел не прощаясь. Топаз посмотрел ему вслед, выждал и велел Тузу:

— Проследи.

Туз огорчился, быстро заглотил две рюмки подряд и, получив от Топаза резкий тычок, озираясь выскочил на улицу. А Топаз исчез через кухню, оставив весьма довольного Чухну наедине с ополовиненным графином и едой. Давно Чухне так не везло.

В гостиной погасили свет, детей отправили спать, а посреди стола поставили стеклянную чашу для новогоднего пунша. Поверх чаши на решетке лежала сахарная голова, которую Франк щедро поливал ромом. Пока он священнодействовал, гости делились прогнозами на будущее тысячелетие: