Гипербола жития, или Удивительные, блистательные похождения двух Аяксов - Владимир Маталасов

Гипербола жития, или Удивительные, блистательные похождения двух Аяксов

Саркастически-иронический гротеск

Владимир Маталасов

Мы закрыли дверь, чтобы туда

не зашло заблуждение. Но как

теперь войти истине?

© Владимир Маталасов, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Это гротеск, не только сатирически-юмористический, но и саркастически-иронический. Временами нечто такое… или же нечто душевно проникновенное. Не для слабонервных. Читается с логарифмической линейкой в правой руке…

Наш несовершенный, бушующий мир принимает в свои объятия двух неразлучных друзей – Ивана Абрамовича Бабэльмандебского и Мануила Сафроновича Чубчика. Этих двух, совершенно разных людей связывает и объединяет непреодолимая тяга к различного рода приключениям и авантюрам.

В силу ряда сложившихся обстоятельств судьбы друзей претерпевают множество коллизий – падений и невероятных взлётов. В жизни они великолепные «артисты», шутники и изобретательные натуры. Они – то нищенствуют, то невольно становятся обладателями несметных сокровищ…

Друзья пересекают всю Европу, посещают берега туманного Альбиона, спасают её Величество королеву от посягательства на неё плохих людей.

В Трансильвании показывают графу Дракуле «кузькину мать». Они знакомятся и якшаются со всеми представителями Великолепной Восьмёрки Президентов (ВВП) – (G8). Приглашают их на встречу Нового года к себе, на лесную заимку…

Произведение предназначено для широкого круга читателей – от юношеского возраста до весьма почтенного, – предпочитающих описаниям серых будней описания невероятных, захватывающих авантюрных приключений.

Итак…

1. Иван Абрамович Бабэльмандебский и Мануил Сафронович Чубчик в кругу «побратимов»

Тут тебе, брат, и заяц

закукарекает

Шла сто тридцать седьмая минута футбольного матча. О том свидетельствовали показания шаровидных часов с проблесковым маячком и сигнальной сиреной, кои зависли в воздухе над трибунами стадиона. Играли футбольные команды Глазго и Кулунды. Обе в национальных одеждах и с народными музыкальными инструментами – волынками и балалайками – наперевес.

Игру судил какой-то ковбой. На самой макушке головы его красовался стэтсон – широкополая ковбойская шляпа. Во всём же остальном он был совершенно гол, как общипанный ёжик. На груди, по диагонали, крупным, разухабистым шрифтом просматривалась цветастая наколка «Не забуду мать родную!», а на спине – «Век воли не видать!». Оголённую талию его опоясывал широкий ремень из кожи южно-американского буйвола. По его центру свисала кобура – из кожи североафриканского крокодила, – с торчащей из неё рукояткой шестизарядного кольта тридцать восьмого калибра. Кобура надёжно прикрывала его величественную харизму, систематически похлопывая по ней.

Судья громко и дробно семенил по полю кривыми ножками вразлёт, не стесняясь своих наготы и бесстыдства. Одной рукой арбитр потрясал в воздухе палкой твёрдой, копчёной колбасы, другой удерживал кочергу. По невыясненным обстоятельствам колбасой он утюжил головы пробегавших мимо русских, а кочергой пытался поддеть юбки снующих туда-сюда шотландцев и заглянуть под них с воинственным кличем: «Вот уж я вам!». В общем, вёл он себя до неприличия дерзко и отвратительно.

– Судью на мыло! – что было мочи, в безысходной тоске, где-то ближе к концу сто сорок второй минуты, выдавил из себя Иван Абрамович Бабэльмандебский. Затем он негромко свистнул и, совсем уже тихо, добавил: «Свисток – на порошок!»

Освистанный резко обернулся, выпучил глаза и упёрся в обидчика испепеляющим взглядом.

– А это ты видел?! – Арбитр изобразил нечто непристойное в виде конфигурации из двух рук методом наложения одной на другую. Потом погрозил скрюченным пальцем, дико расхохотался, раздулся до невероятных размеров, взмыл в воздух и … лопнул…

– Однако! – дрожащим голосом воскликнул Иван Абрамыч, свистанул ещё разок и … тут же проснулся, весь в холодном поту. – И надо ж было такому присниться! – молнией промелькнуло в голове, а над самым ухом прозвучало:

– Ну ты, дядя, и даёшь! Весь издёргался аки лебедь в навозной куче. «Судью на мыло, свисток на порошок!». Кто хоть играл-то?

– Наши с не нашими, – тряся спросонья головой, молвил проснувшийся.

– Ну-у-…

– Вот те и ну-у, оглобли гну.

– А счёт-то хоть какой?

– Что счёт?.. Тринадцать-нуль в нашу пользу.

– Вре!..

– Вот те кре!.. – Иван Абрамыч мелко перекрестился. Это был мужчина неопределённого возраста, лет не старше шестидесяти и не моложе тридцати, недурён собой, низкого роста, толстый и совершенно лысый, полный жизненных сил и неукротимой энергии. У него был вид человека весьма озабоченного и обременённого событиями в стране Бурунди и на островах Папуа-Новая Гвинея.

– Сон – беспорядочное нагромождение картин и событий прошлого, – заметил рядом лежавший Мануил Сафронович Чубчик

Манюня – так звало его ближайшее окружение, – был высок, тощ, жилист, с копной рыжих волос на голове и груди, с толстыми губами и румяными щеками вразлёт, пышущий веснушчатой молодостью и неувядаемым оптимизмом. У этого индивидуума была странная манера разговора: когда он говорил, то, как бы, подтягивал нижнюю губу к неподвижной верхней, и потому похож был на карася, заглатывающего наживку.

Оба нежились на речном песке городского пляжа. Отовсюду лилась музыка. В динамике переносного радиоприёмника, расположенного у головы Манюни, звучали голоса участников популярной рок-группы «Наших бьют!», исполнявших музыкальное произведение под названием «Летит галка через балку».

День выдался погожим и клонился к полудню. Начинало припекать. Отдыхающие загорали, млея на Солнце и маясь томной негой.

– Ну что, Абрамыч?.. Отрываем свои пузоменты от материковой коры, и – айда?! – повисло в воздухе. – Надобно и честь знать. Налицо все шансы превратиться в некое подобие вон того черноармейца, – Манюня кивком головы указал на огромных размеров рекламный щит, размещённый за пределами пляжа, в пешеходно-проезжей части набережной.

Надпись на щите гласила:

«Блинэкспорт!!!

Двинем блага европейской

цивилизации навстречу

народам африканского континента!»

Под ней – красочный рисунок в масле. По всему было видно, что это шедевр кисти какого-то неизвестного, но весьма опытного, непревзойдённого мастера пейзажа, сумевшего оттенить на его фоне людскую стать в образе этакого неунывающего весельчака негра из племени Фиг-Вам-Тумбу. Последний умостился на замшелом пеньке баобаба, в непроходимых джунглях Центральной Африки. На коленях его покоились лук со стрелами. Рядом, в землю, было воткнуто копьё. Перед аборигеном, в виду свисавших с деревьев лиан, стояли два гамадрила. Один держал в своих передних конечностях большую тарелку с высокой стопкой дымящихся блинов, а другой – огромную миску со сметаной. Счастливчик, блаженно улыбаясь, одной рукой умилённо макал очередной блин в сметану, а другой, задрав голову вверх, с любовью и нежностью опускал в свой рот – в котором не хватало трёх передних зубов, – предыдущий осметаненный блин. Сметана, струйкой стекая с подбородка и локтей, обильно обволакивала чашечки его коленок…

Сборы были недолги. Иван Абрамыч, несмотря на кажущуюся тучность, был человеком весьма энергичным и подвижным. Он быстренько облачился в видавшее виды одеяние, представленное белыми штанами, майкой-тельняшкой и соломенной панамой. Босые ноги его были втиснуты в сандалии-штиблеты неопределённого цвета.

Красовался Манюня в протёртых до дыр джинсах и в майке. Последняя была усеяна множеством надписей на непонятно каких языках. С плеча его, на ремне, свисал транзистор. Из динамика неслись разудалые голоса,

женские:

Покажи мне, покажи!

мужские:

Я показывать не стану!

женские:

Ну, уж прямо, не смеши,

Всё равно тебя достану!..

Это пел сводный квартет солистов рок-поп-групп «Ё моё!», «Свистать всех наверх!», «От винта!» и «Туши свет!». Насколько можно было понять из песни, речь шла о мобильном телефоне нового поколения. Его-то как раз молодой человек и не желал показывать своей подружке по какой-то лишь им одним известной причине.

– Мы странно встре-етились… Ну что? Пошли что ль? …и странно разойдёмся. – Иван Абрамыч, не спеша, напевая себе под нос и увлекая за собой Манюню, направился в сторону выхода с пляжа.

По мраморной лестнице поднялись на мощёную бетонными плитами набережную. Тут же, у парапета, стояла просительница и заунывно призывала подать ей на пропитание.