Гипербола жития, или Удивительные, блистательные похождения двух Аяксов - Владимир Маталасов

– Воздух, что слеза! – прокомментировал дед, когда умостились на лавках. Немощная фигура его вызывала неподдельное сожаление. Всё его существо было изрешечено всевозможными болезнями. – Для начала требовается посидеть и помлеть, чтобы, значит, вся нечисть из тебя долой. Эх-хе-хе! Где, как не здесь человеку ослобониться от бремени забот мирских.

Воздух был до такой степени сух и горяч, что дыхание становилось просто невыносимым. Жар разливался где-то внутри, обволакивая все внутренности и пронизывая всё тело. А что было говорить о лежанке, где было горячее вдвойне.

– Не баня, а прям какой-то крематорий, – не выдержал Манюня. Он набрал полную шайку холодной воды и стал ополаскиваться.

– Это ты зря, внучек, – сказал дед. – Этим ты только загоняешь внутрь себя всякие болезни.

– Сил моих нет, дедушка, терпеть подобное издевательство над собственным организмом. Ведь не выдержу, помру в расцвете сил своих.

– А ты не помирай, внучек, терпи. Вся наша жизнь – длинная, мучительная дорога на кладбище.

– Что так мрачно, дедуля? – спросил Иван Абрамыч.

– Ничего мрачного. Закон бытия. Рано или поздно, все там будем. А пока радоваться надо, что свет божий зрим и в баньке вот имеем возможность от дел пагубных и грехов очиститься. Жарку бы надобно поддать, – посоветовал старик. – А ну-ка, Абрамыч, плесни водички на каменья. Да смотри, не переусердствуй.

– Я не выдержу такого хамства, – запротестовал Манюня.

– Ничего с тобой не случится. Выдержишь! – возразил Бабэльмандебский, обдавая водой горячую каменную кладку. – Да и вообще, мы ведь ещё и не начинали мыться и париться по-настоящему.

– В таком случае я выметаюсь.

– А ты лучше сойди с лавки-то, да сядь, или ляг на пол, – посоветовал дед Пескарь. – Сразу легче станет. Это всё с непривычки, от изнеженности городской. Ну, ничего. Это скоро пройдёт. А таперича давайте веничками похлобыстаемся. Пройдёмся по кочкам да выбоинам.

Налили каждый в свою шайку горячей воды, хорошенько пополоскали в них веники и началось самоистязание с шумом, криком, кряхтеньем, сопеньем.

– Ах! Как за душу-то ймёт, мать честная, – рыдал Бабэльмандебский.

– И не говори, Абрамыч, – вторил ему дед Пескарь. – Дыхание спёрло и кобчик аж к горлу хребет подпирает. У-ух, мама родная! Хорошо-о! Я сейчас на полати залезу. А ты уж будь так добр, мил человек, веничком меня, да этак с чувством, с расстановкой.

Бабэльмандебский от души старался ублажить деда Пескаря, энергично работая веником.

– По спинозе, по спинозе! – кряхтел, пыхтел и командовал старик. – Таперича ниже, по мягким местам. Так её в бороду и в Кузькину мать. По икрам, по пяткам. Ух-х! Как на свет народился. Банька, она брат, расслабляет, и в то же самое время как-то мобилизует. Хорошо-о-о!

Пришла очередь Ивана Абрамыча лезть на полку. К этому времени Манюня успел несколько прийти в себя, освоиться и акклиматизироваться. Поэтому предложил свои услуги по части истязания своего товарища.

– Так! Ложись на живот, Абрамыч, – скомандовал Чубчик.

– Скажешь тоже. И без тебя знаю, – заперечил тот. – Не на спину же!

– Давай, давай, ложись. Без лишних разговоров. Так. Улеглись? Отлично. Теперь, Макар Макарыч, держите его за ноги, а ты, Абрамыч, приготовься и соберись в кулак. Сейчас буду тебя иметь!

Вопреки своей тучной комплекции и кажущейся неповоротливости, Бабэльмандебский вмиг очутился в сидячем положении со свешенными вниз ногами.

– Что это ты задумал? – испуганно вымолвил он, выпучив глаза. – На что это ты намекаешь?

– Никак что плохое подумали! – засмеялся Чубчик. – Я имел в виду, что буду вас иметь веничком по всем имеющимся у вас выступам, впадинам и округлостям. А вы о чём подумали? А-а, понял! Ну что же мне сказать вам по этому поводу? Каждый думает и предполагает в меру своей испорченности. Успокойтесь, друг мой, и смело ложитесь. Ничего не бойтесь.

Конец ознакомительного фрагмента.