Гипербола жития, или Удивительные, блистательные похождения двух Аяксов - Владимир Маталасов

Потом хозяйка показала гостям свою опочивальню – небольшую комнатку, окна которой были с видом на погост с деревянной церковкой. Как и сама хозяйка, изба была тщательно выскоблена и чисто прибрана.

В сенях стояла коротенькая лавочка, на которой были установлены два ведра с колодезной водой. Испросив разрешения и зачерпнув черпаком холодной воды, утолили жажду..

Двор оказался невелик. Все хозяйственные постройки были крыты соломой.

– Можете располагаться здесь, прямо внизу, или же наверху, под самой крышей. Как вам угодно будет, – пяснила хозяйка, препроводив гостей в помещение сеновала.

Сено источало медовый аромат полей. Свалили всё своё имущество в кучу, на небольшой дощатый помост.

– Велико ли хозяйство, Фёкла Авдотьевна? – полюбопытствовал Бабэльмандебский.

– да как ведь сказать. Для меня в самый раз. Корова Матильда, да козёл Гораций, десяток кур-несушек с петухом. Одна только беда: куры нонче не желают нестися. Видать ещё не время. Да и петух, окоянный, весь изленился.

В хлеву было пусто.

– Матильда и Гораций на выгоне, – пояснила хозяйка, – а вся птица туточки, в курятнике. Ежели потребуется что испечь – пироги, аль ещё како тесто, – то яйца надобно будя покупать в магазине. Уж не обессудьте меня, старую.

– А на что вам, бабушка, козёл? – спросил Чубчик. – Пользы-то никакой, окромя убытков.

– Да уж не скажи, мил человек. Польза от маво козла огромадная. Гораций мой, как мужского роду, у меня, почитай, на всю округу в единственном числе пребывает. Ко мне вся деревня водит своих козочек. Вот вчерась, к примеру, Кузькина мать приводила ко мне Сидорову козу Изольду, чтобы мой Гораций уважил её. Во как! Ну а мне что надо? Меня потом нет-нет да и поблагодарствуют молочком козьим. Обоюдная польза получается.

К избе примыкал внушительных размеров огород, в конце которого виднелись слегка покосившееся строение деревенской бани и колодец с «журавлём».

– Кажную субботу у нас банный день, – предупредила Фёкла Авдотьевна. – И печку в избе, и баньку – всё этось топим сосновыми дровишками. У меня их цельный сарай. Только пили, да коли.

– Да как же вы, бабушка, при своих-то годах успеваете управляться со всем этим? – удивился Чубчик.

– Вот так и справляюсь, внучек. Я давно уже привыкла делать всё сама. – Хозяйка засмеялась, обнажив все тридцать два зуба. – Ведь как в народе говорят: «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик!» А там, глубже, в самом берёзовом лесочку, большой пруд имеется, – пояснила она, указывая рукой куда-то вглубь леса. – И щука, и карась водятся. Рыбаль, сколь душе твоей заблагорассудится. Там, посерёдке пруда огромадная каменная беседка когда-то стояла. Помню красивая такая была, с разными лепными амурчиками и с деревянным мостком от берега. Ещё в прошлом веке её построили благодетели. – и до теперя помню их чудные хвамилии, – местный помещик Изосим Дундуклеев и приезжий заморский гость Форте Грациози. Эх, и гуляли тогда господа с цыганами, да с песнями: шум-гам, гвалт да дым коромыслом на всю деревню стояли. Это мне моя бабка рассказывала. А сейчас от беседки одни воспоминания остались, разве что сам помост кирпичный, да столбики деревянные от мостка. Пойдёте рыбалить, сами увидите. А на речке Шалунье много раков можно наловить. Их мужики и ребятки малые ловят кто на вентерь, а кто так – голыми руками. Как уж полюбится.

Фёкла Авдотьевна подвела гостей к небольшому земляному валу. В самое его подножье, на глубину человеческого роста, уходила деревянная лестница с неширокими ступеньками и упиралась в дубовую дверь.

– А это у меня погреб земляной. Там у меня маринады да соленья всякие хранятся: капуста квашеная и яблоки мочёные в кадках, помидоры, огурцы. Вареньев и компотов всяких имеется множество.

Основательно ознакомив приезжих с домашней обстановкой и бытом, бабка Фёкла направилась заниматься своими делами, предоставив гостей самим себе. Воспользовавшись подобным обстоятельством, Бабэльмандебский и Чубчик по извилистой лесной тропинке проследовали к пруду.

Место оказалось действительно сказочно живописным, повергнув в неописуемый восторг животрепещущие, утончённые натуры наших героев. Пруд оказался величиной с футбольное поле. В центре его просматривался остов бывшей беседки, а вернее – её площадки. От берега к ней тянулись вертикально поставленные опоры – деревянные сваи, на которые когда-то опирался перекидной мостик. Небо, отражаясь в водной глади, придавало ей неописуемо сочные радужные тона и оттенки. Картина дополнялась множеством белых лилий, усеявших пруд. И вся эта божественная красота была заключена в плотное кольцо берёзовой рощицы.

На берегу, в полузатопленном состоянии виднелась просмоленная лодка, прикованная цепью к деревянному стояку и взятая на замок. Наличие непрекращающихся расходящихся кругов на воде свидетельствовало о вечной, непримиримой вражде и борьбе карася со щукой.

Под действием неизгладимого впечатления от волнительных красот природы Манюня, чуть ли не бегом, кинулся к избе со словами: «Я щас, Иван Абрамыч! Только за инструментом своим сбегаю». Выпустив несколько густых клубов пара, он скрылся в дебрях берёзовой рощицы.

В скором времени Манюня воротился, прихватив с собой переносной мольберт с холстом, складной стульчик, палитру со свежеразведёнными красками и прочие художественные принадлежности. Опытным взглядом художника окинул местность. Оценил наивыгоднейший вариант цветового решения. Определил место своего размещения. Тут же взялся за дело, предварительно наводя контуры будущего творения.

– Всё, Абрамыч, заземляюсь! – торжествующе объявил Чубчик. – А вы уж как хотите.

Иван Абрамыч перечить не стал. Он оставил своего друга наедине с природой. Это предоставило тому возможность не только страдать и изнемогать под грузом свалившихся на них впечатлений. Это позволило ему погрузиться в углублённое, творческое переживание, полное вдохновения и практической целесообразности.

– Ну что ж, а я в таком случае воскрыляюсь, – объявил в свою очередь Бабэльмандебский, – и улетучиваюсь… Так пусть же Красная сжимает властно свой штык мозолистой рукой…

Тихо напевая, он направил свои стопы в сторону, откуда и пришёл, чтобы занять себя каким-нибудь общественно-полезным делом. Фёкла Авдотьевна быстро очертила круг необходимых работ, поставив гостя в самый его центр. Завтра суббота, банный день. Требовалось произвести заготовку дров для топки печи и бани на завтра. Посетить деревенский магазин на предмет закупки яиц для выпечки деревенского хлеба и пирога с ежевикой.

С поручениями Иван Абрамыч справился достойным образом. Пребывая в деревне, приобрёл дополнительно ящик пива, а у деревенских ребятишек купил ведро раков. Они с удовольствием помогли приезжему доставить его покупки до дому, за что и были поощрены премией в виде энного количества дензнаков.

– Если что, дядя, то мы и ещё можем, – начал было самый главный из них.

– Это мы учтём, мальцы, – не дал договорить Бабэльмандебский. – Ну, а теперь, каманчи, гуроны, делавары, ирокезы! Вперёд – к своим вигвамам!

Ближе к вечеру были наколоты дровишки и собран кузовок ежевики. Вернулся с «посиделок» и Манюня Чубчик. Он остался весьма удовлетворён ими.

В период первого знакомства Бабэльмандебского с Чубчиком тот в своих последних произведениях проводил красной нитью философию теней, их извечную борьбу друг с другом и против третьего лишнего. Это были картины-светотени, например, оттеняющие силуэт коровы на фоне увядающей природы.

Иван Абрамыч считал себя знатоком и ценителем изобразительного искусства. В картинах Манюни его поражала прежде всего насыщенность палитры. Он без конца готов был утверждать и доказывать каждому сомневающемуся, что в его полотнах присутствует отдалённая перспектива, кажущаяся перпендикулярность, постепенно и незаметно переходящая в векторность; что симметрия чудесным образом перекликается с пространством; что воздуха в полотнах становится намного больше положенного; что за последнее время в творчестве его друга, наряду с эмоциональностью и динамикой, стала преобладать некая экспрессия что ли, выливающаяся порой в художественный, психологического характера, экстремизм. Чего только стоило одно лишь художественное полотно Чубчика под названием «Обнажённая в высоких зарослях крапивы». В процессе его первичного созерцания, особенно женским полом, у особо впечатлительных и тонко воспринимающих чувствительных натур, на теле сразу же выступала крапивница, появлялись зуд и жжение всех частей тела.

Или же взять, к примеру, картины «Жующий лимон» и «Пчелиный укус в кончик носа». Ассоциации при их просмотре были одинаковыми и адекватными: обильное слюноотделение, псевдопокраснение и псевдораспухание носа. Были и такие полотна, как «Укол в ягодицу» или «Чрезмерно тужащийся», и так далее.