Джокер старого сыскаря - Юрий Шурупов

Юрий Шурупов

Джокер старого сыскаря

Глава 1. Жестокая расправа

Подручные Кати Лапушки – дерзкой и удачливой добытчицы антиквариата – чувствовали себя крайне неуютно после того, что случилось три дня назад. Грабежи провинциальных музеев, заштатных православных храмов, простодушных любителей-коллекционеров, прочих держателей антикварных ценностей были для них привычным и сравнительно безопасным промыслом. Им не было нужды заботиться о сбыте краденых ценностей, поскольку всякий раз выполнялся конкретный заказ, переданный кем-то через Катю Лапушку. Выйти на след грабителей полиции не удавалось, все усилия сыщиков не приносили результатов. И бандиты, уверовавшие в свою безнаказанность, стали всё чаще заявлять о себе, действуя нагло и решительно.

Сама Катя тоже непривычно тяготилась последней вылазкой. Никогда ещё до «мокрухи»[1] дело у шайки не доходило. Умная, за короткий срок успевшая обогатиться опытом преступной деятельности, Катя понимала, что случившееся в староверческом скиту[2] может обернуться для неё крупными неприятностями. Надежда на помощь купца-хозяина, несмотря на их романтические отношения, была весьма призрачной, а Кнут с Валетом в случае чего сдадут не моргнув глазом. Успокаивало лишь то, что ни тот, ни другой не знали её истинного имени и настоящей внешности. Кстати сказать, далеко не заурядной внешности.

Лапушке не хотелось прикасаться к сумке с древними иконами, спрятанной в дальней кладовке. В других обстоятельствах она давно бы разложила их по комнате, чтобы без спешки, профессионально оценить состояние и прикинуть хотя бы приблизительно стоимость очередной партии товара. Но теперь даже от одной мысли о необходимости это сделать Катю начинало подташнивать, её сковывал ледяной, животный страх, и просмотр откладывался. Она никак не могла преодолеть этот страх, заставить себя вытащить тяжёлую сумку на свет. Боялась снова увидеть тот злополучный крест.

…Налёт на Святое Поле готовили долго и тщательно. Побывав в скиту под видом собирателя культурных традиций раскольников, Валя Глорин, а проще – Валет, во всех подробностях изложил Лапушке распорядок жизни староверов, особенно – исполнение ими молитвенного правила. По его словам, молельня скита была набита старинными деревянными и медными иконами. Валет подметил, что вечерняя служба заканчивается около восьми часов вечера. В декабре это уже ночь. С таким расчётом грабители и планировали добраться до места. С собой решили взять ещё Кнута – своевольного, но сметливого и на редкость ловко работающего вора-рецидивиста.

В скит поехали со стороны Кочкарей, а не Сосновки: пусть дальше, зато дорога лучше. Правда, и здесь дорогой можно было назвать только направление, обозначенное неохотно расступавшейся тайгой. Вдобавок пришлось переезжать вброд проворную, упрямо не поддающуюся морозам речку Каменку. Надежда была лишь на новенький «Хантер», который уверенно вёл Глорин. В машине было тепло и вполне комфортно. Радио «Шансон» теребило душу Кнута лагерными хитами, а Лапушка под их тоску тихо дремала на заднем сиденье.

– Валет, фаршмануться[3] не боишься? – насмешливо спросил Кнут. – Уж больно борзо работаем. Картинки, доски, бирюльки какие-то… И всё амором[4], без передыха. Не нравится мне это. В гадиловке[5], брат, тоже не лохи. А после сегодняшнего бомбежа[6] может и не проканать[7]. Иль на дурняк[8] рассчитываете?

– Не волнуйся, проканает, – самонадеянно ухмыльнулся Глорин. – Кому здесь в полицию заявлять? Зашуганным[9] столетним дедкам? Да у них не то что телефона, электричества-то нет! Они и не поймут, куда подевались их доски. Видишь, как пуржит. Через час наших следов и в помине не будет.

Кнут повернулся к окну. В сгущающихся сумерках уральская тайга казалась сплошной чёрной стеной с набрызгом крупного, летящего навстречу машине снега. Испуганный фарами «Хантера», он бросался под колёса вихрастыми вздувами позёмки, обещая надёжно скрыть отпечатки протекторов внедорожника.

– Всё одно стрёмно в нутрях[10]. С вами, клюквенники[11], я последний раз казачу[12]. На третью отсидку отправляться охоты нет. У меня семья, матушка престарелая. За ней присмотреть надо – святое дело. Да и пацану без отца негоже. Он у меня тот ещё жиган[13]! – Кнут закинул руки на затылок и с блаженством потянулся. – Эх, если бы не башли[14] проклятые… Да и зря связался я с вашей шоблой[15]. Что понту-то[16]? У вас забашляешь[17], как же! А мусора того и гляди накинут аркан – не соскочишь.

– Соскочишь не соскочишь! Чего раскаркался? – Глорин зло посмотрел на Кнута. – Отработай – и сваливай. Никто тебя держать не будет. Тоже мне чистоплюй! Для тебя и в аду-то места жалко. Полной монетой получаешь и всё недоволен.

– Ты, Валет, батон не кроши. Полсотни тонн[18] за три наскока – цена, что ли? По нужде крайней только и терплю ваш беспредел. А насчёт места моего не беспокойся. Я меченый, не потеряюсь. – Кнут потряс перед Глориным культяпой[19] рукой. – Между прочим, на строительстве церкви в зоне палец утратил. Рубанком снёс. Да я и не жалею. Это даже хорошо – по грехам мне и мука.

Машину сильно тряхнуло на прикрытой снегом ухабине. На заднем сиденье послышалось шевеление. Лапушка проснулась, и салон наполнился ароматом дорогой сигареты. Кнут, недолюбливавший Катю за её самонадеянность, поморщился и сразу замолчал.

В работе Кнут был незаменим. Сообразительный, смелый, никогда не терявший самообладания, быстрый и, что немаловажно в серьёзных воровских делах, непьющий. По мнению Кати и Валета, у него был лишь один недостаток: несмотря на пять лет отсидки, правда в два захода, он не утратил прирождённого лиризма, душевной открытости и широты исконно русской натуры. Кнут не раз клялся матери и жене, резко заявлял подельникам, что отходит от воровской профессии бесповоротно, навсегда. Но через год, от силы два необременительного трудоустройства снова пускался в какую-нибудь аферу или попадал в зависимость к тёмным личностям. Так ливрейный швейцар лучшего в городе ресторана «Аполлон» Евгений Савельевич Кожин познакомился и с Катей Лапушкой, когда та откупила его у полиции после нешуточного скандала: по понятиям Кнута, один из посетителей неправильно обошёлся с ним.

– Далеко ещё? – ни к кому не обращаясь, спросила Катя. – Я что-то притомилась уже.

Эта шмара[20], как про себя называл Катю Лапушку Кнут, была молодой, спортивной выправки, миловидной привлекательной особой. Дерзкая и энергичная, она всегда знала, где и когда с минимальным риском можно взять то, что входило в круг её интереса. А интересом этим был антиквариат. Кто стоял за Катей, куда она девала награбленные ценности, для её подручных оставалось тайной за семью печатями. Впрочем, никто и не пытался узнать больше, чем ему полагалось. Платила Лапушка не сказать чтобы очень щедро, зато исправно, а к постоянному недовольству Кнута все уже привыкли. Только Глорин изредка вступал с ним в перебранку, да и то просто так, от нечего делать.

– Считай, прибыли, – бодро ответил Валет. – Через пару километров начнётся спуск в распадок[21], но я туда не поеду, иначе через сугробы на подъём не выберемся. Они скоро нарастут будь здоров!

Метель с трудом продиралась сквозь подлесок, но это только раззадоривало её. И вырвавшись пусть на относительный, но всё-таки простор долины, она куражилась над скитом с таким размахом и удалью, что домов совсем не было видно. Ни огонька, ни дымка… «Хантер» медленно продвигался вперёд, всего на несколько метров пронзая своими мощными фарами беснующуюся снежную за́мять. Проехав ещё с полкилометра, Глорин решительно остановил машину.

– Всё, дальше забираться опасно. До скита рукой подать, пешим ходом будет быстрее и надёжнее.

– Тогда пошли. Зачем время терять? – деловито распорядилась Катя, выходя из машины. – Женя, бери сумку. Да смотри, фомку не забудь. И дуй вперёд. Ты большой, в сугробах не утонешь, а мы с Валетом за тобой, по твоим следам. Валя, фонарь при тебе?

– При мне, при мне…

Закрыв машину, троица молча двинулась в направлении, указанном Глориным. По выработанному правилу, одеты все были легко и удобно. Спустились в распадок быстро. Рыхлый снег даже не доставал до колен, идти по нему не составляло большого труда. Мешала только разыгравшаяся пурга, которая слепила и хлёстко била по лицам, заставляя прикрываться руками. Идущий впереди Кнут изредка оборачивался, чтобы убедиться, в порядке ли спутники. Яркая красная куртка и чёрные сапоги-ботфорты Кати ему не нравились из-за приметности на снежном фоне. «Вбилась[22], шмара, как на гужбан[23], за версту видать», – ворчал он себе под нос, время от времени перебрасывая с одного плеча на другое большую бело-голубую спортивную сумку.

Вдруг летящий навстречу ветер донёс негромкие голоса. Кнут поднял руку, давая знак остановиться. Прислушался.

– Надо бы для верности секануть[24], как и что, – предложил он. – Вы тут подождите, я мигом…