Бессмертие для мертвых - Горос

Бессмертие для мертвых

Горос

© Горос, 2016

© Горос, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

История 1

Люди и монстры

Я не помню, сколько мне было лет,

когда я узнал, что на нашей семье

стоит клеймо – «неблагополучная».

Зато теперь я понял его причины.

Все мы грешные!

Эту фразу часто повторял мой дед, пока не умер от цирроза печени. «Я так лечусь. Без этого давно бы сдох», – утверждал он, опрокидывая очередной стакан. Мне было семь, когда, вернувшись из школы, я обнаружил деда на полу посреди кухни, стонущего, но продолжавшего вливать в себя самогон. Одной рукой он прижимал к груди икону, а другой сжимал горлышко порожней бутылки. «Прости меня, Господи! Грешен я! Прости меня…» – повторял он, пока не испустил дух.

Все мы грешные!

Эти слова не сходят с потрескавшихся губ моей бабки. Этими же губами она каждый день прикладывается к бутылке, словно стараясь наверстать то, что не успел ее спившийся муж. Она часами, пьяная, может просиживать в «святом углу», вслух разговаривая с иконами. Говорят, они старинные. Они нам достались вместе с домом. Я неоднократно слышал от бабки историю о том, как мой прадед выбился в люди. Он был простым батраком до того, как над страной взвилось алое знамя революции. Прадед принял правильную сторону – подался в Красную армию. Результатом такого выбора и стал наш дом, отобранный у какого-то раскулаченного зажиточного крестьянина. Что стало с прежним владельцем, никто уж и не помнит. Или не хотят вспоминать?.. Прадед был идейным коммунистом, но, как утверждает бабушка, втайне все равно верил в Бога. Иначе зачем же он тогда закопал в огороде все найденные в доме иконы? Хотя, я думаю, на самом деле мой предок просто-напросто смекнул, сколько в будущем можно будет выручить за этот «опиум для народа». Политика ведь меняется, ценности остаются. Достать прадедовский клад решились только после его смерти, когда одряхлевшее советское государство, как и большинство стариков перед смертью, вспомнило вдруг о духовности и ударилось в религию, постаравшись забыть, как рушило церкви в годы своего зарождения. Часть икон бабка оставила дома, часть отнесла в заново отстроенную местную церковь, где отец Алексий до сих пор молится о бессмертии прадедовой души.

Все мы грешные!

Эта фраза досталась в наследство моему отцу вместе с алкогольной зависимостью и полуразрушенным домом. Он искренне считает нашу семью несправедливо обделенной и за это ненавидит весь мир. Уверен, случись в стране еще одна революция, он, как и прадед, непременно стал бы на баррикады в надежде получить новый дом взамен того, что развалился (не без его участия, между прочим). «Почему одним все, а нам ничего? – любит под рюмочку заявить отец. – Мы грешим не больше других!» В итоге причину своих бед он нашел в «загубившей ему жизнь» моей маме, которая каждый день расплачивается за это синяками и ссадинами.

Все мы грешные!

Мне стало противно, когда эту фразу произнес мой старший брат на скамье подсудимых, прежде чем его закрыли на семь лет за убийство – пырнул ножом своего приятеля в пьяной кухонной ссоре. Через два года он вернулся по амнистии, но тут же отправился дальше по этапу, прервав еще одну человеческую жизнь. Я до сих пор не могу смотреть в глаза одинокой женщине, у которой он отобрал единственного сына.

Все мы грешные!

Выходит, мой обреченный младший брат тоже грешник? Он родился с врожденной астмой и с букетом других заболеваний. Траурным букетом. Неясно лишь, когда он успел согрешить…

Все мы грешные!

Так говорит моя мать, стирая белье в Страстную пятницу, потому что не успевает следить за хозяйством, вкалывая поваром по две смены. Она говорит так, когда ворует продукты в своей столовой, потому что тех грошей, что ей платят, не хватает на прокорм шести человек. Она сказала эту фразу после того, как заявила, что сможет даже убить, если кому-то из ее детей будет грозить смертельная опасность. Бабушка считает, что все это – смертные грехи, что на моей маме креста нет! Но, пожалуй, мама единственная святая в нашей семье.

Все мы грешные!

С этой фразой нам легче жить. Впитав с малолетства основы философии любви и сострадания, мы каждый день в пьяном угаре нарушаем все ее постулаты. А потом, глядя в печальные глаза взирающих с икон святых, мы просим у них прощения, стремясь хотя бы немного приобщиться к их святости. Да только с одной оговоркой: «Все мы грешные!» И убедив себя в том, что прощены, возвращаемся в привычный мир счастливыми праведниками: очищенными, как граненый стакан, готовый снова наполниться любыми грехами.

Все мы грешные?

Я никогда не назову себя грешником!

Если хотите узнать человека, взгляните, как он живет. Дом вам расскажет обо всем: о культуре, духовности, заботах, стремлении и мечтах своего владельца. Точно так же по внешнему виду населенного пункта можно судить о его жителях.

Наш поселок зовут Красновкой. Имя это произошло от фамилии какого-то неизвестного революционера, когда-то махавшего шашкой в этих местах. До его прихода поселок звали Александровкой, в честь одного из царей. А еще раньше – Тулукдыш: так эту местность именовали аборигены – питхи, жившие тут, пока их не прогнали казаки-первопроходцы.

Культура нашего поселка выражается в клубе. Он так и называется – Дом культуры. Днем там проводят собрания политически активные старожилы, а вечером политически пассивная молодежь отрывается по полной на дискотеках, потребляя все, что горит и пахнет. Вокруг клуба – деревья и кусты свободного роста в окружении загаженных домашней и уличной живностью газонов. Конечно же, газоны эти не знают, что такое коса, и их разнотравье достигает окон первых этажей. Вечно царящее вокруг Дома культуры зловоние мочи и перегара не под силу устранить дождям, которые устраивают поселку редкие помывки.

Духовный мир поселка символизирует почерневший остов старой церкви, на которую в начале двадцатого столетия у прежней власти не хватило динамита. Церковь эта шестьдесят с лишним лет мрачным изваянием нависала над поселком, пугая детишек выбитыми окнами. Теперь же к церкви приставили священника, внутри сделали легкий ремонт и воздвигли какой-никакой иконостас. На внешнюю отделку средств, конечно же, не хватило, а потому снаружи церковь все равно осталась чудовищным мрачным исполином, в который далеко не каждый рискнет заглянуть, чтобы увидеть скромную внутреннюю красоту.

Заботы поселка бесконечным людским роем ежедневно вьются около единственного завода и единственной воинской части. Даже тот, кто не является рабочим или военным, непременно участвует в прокорме, одевании или обворовывании этих двух объектов. К ним же сводятся и жизненные стремления жителей поселка: у молодых – рано или поздно примерить робу или форму, у взрослых – как можно дольше удержаться в цеху или в казарме, пока не выпроводят на пенсию.

Мечты в нашем поселке ни в чем не выражаются. Их попросту нет.

Днями поселок работает, костеря задержки зарплаты. Зато, когда получает деньги, на радостях пропивает все подчистую, порой уходя в недельные запои. Благо самогон он гонит практически в каждой квартире и хатке. Питается поселок в основном с огородов, которые укутывают его подобно старому сшитому из коричнево-зеленых лоскутков одеялу, раскинувшемуся вокруг от горизонта до горизонта. Близость китайской границы снабжает поселок необходимым минимумом одежды, за которую тот вывернул все свои чахлые недра, сдав на металлолом все, что мог достать: от медной проволоки до ржавых остовов экскаваторов, разбросанных по заброшенным карьерам. А вообще, поселок в меру примерный гражданин и жителей своих убивает исключительно по пьяни, считая это вполне смягчающим вину обстоятельством. И, конечно же, он не заметил, как однажды ночью на его темных улицах появились два чужака и как одно живое существо пыталось убить другое.

Конечно же, я тоже не видел, как именно это происходило. Однако мое склонное к фантазиям воображение не раз рисовало мне такую картину…

…Дорога. Гаражи сплетаются в темный лабиринт. В мечущемся свете фонаря поблескивают застилающие дорогу гладкие камни и десятки мокрых металлических ворот. По железным крышам тарабанит дождь, отчего в округе стоит равномерный гул. Нарушает его лишь шорох быстрых шагов по гравийке.

Под фонарем возникает человек. Полумрак почти скрывает его, лишь ярким пятном сияет белая куртка.

Раздается хлопок тетивы. Рассекая капли, к человеку мчится короткая стрела. Но в этот момент ее цель поскальзывается – и к обитой жестью стене гаража пригвождаются лишь несколько мокрых темных волос. Пустынная улица отзывается железным гулом. Человек вскакивает, испуганно озирается. Убегающие вдаль тоннели гаражей кажутся ему безлюдными. Единственное движение: в шипящих лужах пляшут черные тени на фоне затянутого тучами неба.