Мне 40 лет - Мария Арбатова

Феминизм превратился в философский камень, и, прикасаясь к нему, каждая недоучка и непрофессионалка быстро обращала свой нехитрый интеллектуальный багаж в золото. Те же, кто шарахался от феминистской межпухи, объявлялись носительницами неправильного феминизма.

В основу Первого Независимого Женского форума в Дубне в 1991 году была положена идея «смотра сил женских организаций». Ещё в электричке, идущей в академгородок, я познакомилась с главным редактором газеты «Новая женщина» Ириной Корчагиной. Мы проболтали и прохохотали всю дорогу, не замечая, что за нами пристально наблюдают. В конце пути к нам обратился интеллигентного вида господин:

— Извините, пожалуйста, вы не на форум?

— На форум, — ответили мы.

— Так вы что, феминистки? — вытянулось у него лицо.

— Да, — удивились мы такой реакции.

— А с виду нормальные женщины, — покачал он головой.

Оказалось, что в день открытия форума газета «Московский комсомолец» разразилась статьёй о том, что в Дубну со всего мира съезжаются воинственные лесбиянки, а муниципалитет ничего не делает, чтобы предотвратить эту аморальную акцию. Встревоженные дубнинские женщины готовились выйти на центральную площадь с плакатами «Нет лесбиянкам!» и «Дубна не готова к спиду!», хотя на весь форум было всего две лесбиянки, а остальные были жены шахтёров, матери детей-инвалидов, дамы-просветительницы и т. д.

Цель форума для организаторов заключалась в окучивании иностранок оргкомитетом и в вешание лапши на уши женщинам из регионов. Боясь конкуренции за гранты с женщинами из провинции, оргкомитет поселил иностранок отдельно и не подпустил к ним ни одной интересующейся. До сих пор феминистская элита ведёт себя так с печатной продукцией, на которую получает западные деньги. Информация о возможностях сотрудничества с Западом подаётся с грамотным опозданием — в сентябре вы узнаете, что до мая могли подать заявку на грант, поддерживающий работу вашей организации.

Однако это не уникальное российское свинство, все страны третьего мира именно таким способом осваивали новую экономическую ситуацию.

На форуме тётенек сажали в зале и читали им доклады. С наукой у докладчиков было хило, но иностранные слова все уже выучили. Так что испуганные женщины с периферии стыдливо спрашивали друг у друга в перерывах: «„Гендер“ — это кто? „Социальная видимость“ — это как? „Стеклянный потолок“ — это где?».

Мне предложили сделать научный доклад о том, как в клубе «Гармония» происходит психическая реабилитация, всё равно же я буду потом просить на это денег. Я возразила, что наукой не занимаюсь, профессия моя писатель, липу делать мне незачем, а денег мне ни от кого не надо, потому что верю только в те инициативы, которые сами себя кормят. Меня не поняли, спросили, что могу сделать для конференции, я предложила устроить культурную программу: уговорить пару студий бесплатно сыграть симпатичные спектакли, показать свой фильм, устроить вечер женской поэзии и прозы.

Тут произошло странное. Одна из влиятельных дам в оргкомитете объявила, что не уверена в том, что я привезу на конференцию правильное искусство, и что она предварительно должна посмотреть, достаточно ли это феминистские явления культуры. Вспомнилась пожилая тётенька из минкульта, такая не шибко образованная, битая жизнью с кукишем волос на затылке и авоськой с продуктами. В советское время она ходила принимать спектакли в московских театрах. Сидит такое чучело, и все затаив дыхание смотрят, дрогнет у неё бровь или нет, закроет или не закроет годовую работу огромного коллектива, найдя в её гриве идеологическую вошь.

От заявления о феминистской цензуре я озверела, хлопнула дверью и похоронила идею культурной программы. Под финал конференции оргкомитет попытался учредить единую женскую организацию. Съехавшиеся из регионов тётеньки не понимали, кто тут кому Вася, что такое феминизм и во что идёт игра. Им не дали выступить, их не пожелали выслушать, им не пообещали помощи. Каждая из них была делегирована совершенно конкретной бедой совершенно конкретного географического места и совершенно не понимала, какое отношение к ней имеют слова «Декларация прав человека», ЮНЕСКО и прочие по тем временам «слова-паразиты», которыми жонглировал оргкомитет перед западницами.

Становилось ясно, что, проведя форум, оргкомитет поедет тусоваться за границу, а тётеньки, представленные как его электорат, уедут в свою тяжёлую жизнь с чем и приехали. Недовольство рядовых участниц росло, но они были слишком забиты, чтобы выразить его вслух. Масло в огонь подлила культурная программа-авангардистская кинуха, в которой декадансно выглядевшие лесбиянки читали стихи и занимались любовью на кладбище. Тут тёток прорвало, они заскандалили, а я выступила с обличительной речью.

А на следующий день было закрытие, и большинство не проголосовало за дочерей лейтенанта Шмидта. Оргкомитет змеино улыбался мне, а самая горячая возмущённо заорала: «Я бы ещё поняла, если бы ты сама хотела возглавить эту организацию, но тебе ведь она не нужна!».

Именно так они понимали корпоративную этику. Вернувшись в Москву я написала в газету «Гуманитарный фонд» разгромную статью «Феминистский утренник в Дубне». На второй форум, меня, естественно, не пригласили, и началась холодная война, которая не слишком меня занимала. Со временем получилось, что средства массовой информации назначали меня без спросу главной феминисткой страны, и феминистская общественность, естественно, бесилась и опровергала, называя меня неправильной феминисткой.

Я действительно первой назвала себя феминисткой в прессе. Почему-то тогда все боялись, существовал стереотип, что феминистка — это женщина, у которой не ладится с мужиками. У меня ладилось, я могла себе это позволить. Конечно, сначала меня воспринимали как монстра, и я такого наслушалась, что можно было разочароваться в человечестве.

На одной из университетских феминистских конференций я познакомилась с Ирой Юрной. Это был первый случай дружбы, сложившийся из одинакового понимания большинства вещей. Ира выросла в Таллине, и понятия, до которых мы тут долго доходили, стукаясь лбом в стену, впитала в европейском воздухе. Она была журналистом, не делала профессии из феминизма, и так же как я, считала его набором убеждений. Ещё мне ужасно нравилось Ирино «чистоплюйство» — в мутной воде игрищ российских феминисток с западными фондами ловились большие деньги, а Ира не участвовала ни в одном сомнительном предприятии.

К сорока годам я поняла, что нельзя близко дружить с женщинами, истово озабоченными тем, что у тебя уже есть, а у них никогда не будет. При этом, совершенно не важно, социальная это успешность, сексуальная или семейная.