Мне 40 лет - Мария Арбатова

К сорока годам я поняла, что нельзя близко дружить с женщинами, истово озабоченными тем, что у тебя уже есть, а у них никогда не будет. При этом, совершенно не важно, социальная это успешность, сексуальная или семейная.

Судьба моей первой книги была непростой. Юный книгоиздатель, пишущий стихи, играющий на бирже и невероятно сильно пьющий Руслан Элинин, сначала относился к идее с придыханием. Ему льстило, что я, уже официально признанная писательница, подписала договор с издательством, нарисованным в воздухе. Потом маятник качнулся, молодой поэт заболел новорусскими болезнями и начал объяснять с горящими глазами, что издательству это не выгодно, а настоящая поэзия — это если купить несколько рефрижераторов, которые будут возить сюда колбасу из стран соцлагеря.

Руслан впахался в одну из подобных афер, когда книжка была отпечатана и её надо было забирать из типографии, а издательские деньги оказались вложены в очередные машины с колбасой. Он позвонил и виновато соврал:

— Извини, пожалуйста. Я обанкротился, с книжкой кранты, достань где-нибудь шесть тысяч, а то они выкинут её на помойку.

Я обалдела. Таких денег у меня не было. Сзади на книжке было написано про то, что издаётся на деньги автора, но это была бухгалтерская игра, так было выгодней. Не хотелось, чтоб готовую книгу выбросили на помойку, и я пошла в Литфонд клянчить ссуду. Благодаря заступничеству директора Литфонда Людмилы Мережко даже получила ее.

Типография не выбросила книжку, а её редакторша, замечательная поэтесса Людмила Вязмитинова, вечно прикрывавшая Руслана в его необязательности, самолично грузила её для перевозки. Итак, три тысячи экземпляров были привезены в нашу квартиру, и до сих пор большая их часть там и живёт. Конечно, я могла отдать её распространителям, но решила, что три тысячи — это для подарков. Наверное, у меня к ней было неадекватное отношение, как к первой кукле, как к первой любви. Киплинг говорил: «Мужчина помнит трёх женщин: первую, последнюю и одну». Книга «Пьесы для чтения» была первой.

Видимо, опыта с Русланом мне показалось мало, и я вскоре взялась за издание книги своего троюродного английского брата — по линии деда Ильи — Питера Дедмана «Натуральная еда». Это было замечательное издание, бестселлер, покоривший Англию двадцать лет назад, написанный как советы по гармоничному образу жизни с сильнейшим буддистским влиянием и кучей рецептов. Питер был создателем первого магазина натуральной пищи в Лондоне, позже владельцем клиники иглотерапии, а сейчас — главный редактор журнала по иглотерапии и автор энциклопедии иглотерапии.

После того, как был сделан английский перевод, я практически переписала книгу и заменила все лечебные народные рецепты, потому что Питер использовал в них травы и водоросли, не имеющие местных аналогов. Книжка получилась милой. Издатели хватались за неё, потом начинали думать, считать, а я нервничать, и тут появилась тётенька, из таких крепких коммунистических конъюнктурщиц, прежде писавшая статьи о советских национальных классиках, и предложила своё издательство «Культура и традиции». Звалась она Маргарита Ламунова. Была в отличие от Руслана членом Союза писателей, производила солидное впечатление, и у нас был некий общий круг. Я пришла подписывать договор и что-то вякнула, обнаружив в нём отсутствие строчки об инфляции.

— Что вы, Машенька, — удивилась тётенька. — Зачем это нам? Мы же интеллигентные люди!

Книжка была явно коммерческой, в договоре было написано о тираже 100 ООО экземпляров, и я, примерно как в истории с бриллиантами, стала ожидать богатства. Я ждала, тётенька тянула, а инфляция бежала. Мне пудрили мозги о сложности издательского дела, я верила. Мне рассказывали о трудности продажи, я соглашалась. Книжка вышла омерзительного жёлтого цвета, тиражом 50 ООО с изуродованными уменьшением иллюстрациями английской художницы, у которой издательница даже не спросила разрешения.

Когда дело дошло до выплаты гонорара мне и Питеру, тётка предложила мне один авторский экземпляр книжки и сумму без учёта инфляции. На момент заключения договора сумма означала пару приличных автомобилей. На момент выплаты — пару комнатных туфель. Я даже подумала, не поискать ли бандитов. Потом испугалась таких мыслей и решила, что бог накажет госпожу Ламунову покруче рэкета. Получать этот гонорар я отказалась, с тех пор тётеньку не видела; говорят, она продала издательство и торгует сигаретами. Думаю, что ничего хорошего у неё всё-таки не вышло.

Объяснить эту историю моим английским родственникам, естественно, невозможно. Они уверены, что я гнусно не поделилась с Питером, хотя при обсуждении истории вежливо кивают головами. Тем не менее я рада, что книга появилась в России, и меня часто за неё благодарят.

Как-то на правлении Гуманитарного фонда ко мне подошёл лидер смоленских авангардистов, поэт Саша Голубев, и предложил организовать фестиваль авангардистского искусства в Смоленске. До этого мы ограничивались попытками проникнуть в мероприятия хозяев жизни, чтобы установить там собственный порядок, здесь резко предлагалось стать большими самим. Саша Голубев был из комсомольских начальников города, он выбил местные деньги и задействовал инфраструктуру, остальное было отдано нам на откуп.

Поднимали это три человека: сам Голубев, председатель Гуманитарного фонда Миша Ромм и ваша покорная слуга. Со всей страны на пару недель были собраны представители нового искусства, расселены по гостиницам, накормлены по ресторанам и организованы в вечера, дискуссии и семинары. На мне была театральная мастерская, состоящая из застольных спектаклей новой драматургической компании и улаживания конфликтов. А конфликты росли как грибы.

Первый вечер в филармонии мы построили как парад звёзд. Покойная поэтесса Нина Искренко изображала хепенинг, читая стихи «к мужчине» и кидаясь в зал пустыми пивными банками. Потом перешла к иллюстрированию стихов расстёгиванием кофточки, доведя процесс до демонстрации живота и груди.

Вслед за ней Олег Хлебников читал жалобные стихи про то, как русские девки уезжают в Израиль. Авангардистка Ры Никонова с голыми плечами в цветастых колготках и нарукавниках диких цветов читала стихи из одних гласных и одних согласных, дудела в картонную воронку и извлекала из гортани прочие космические звуки.

Потом господин Пригов завопил стихи десятилетней давности, главный полиндромщик страны Бонифаций начал качаться на занавеске, уличный перфомансист Тиль запрыгал по залу с еловыми ветками в зубах. Сочувствующие визжали и свистели, шокированные краснели и хмурились, а филармонические уборщицы в ужасе крестились на столичных гостей, стоя в дверях.